— Вы ее и узнаете сейчас. Мою диспозицию, — напирая на местоимение, сказал Пален. — От князя Зубова вы услышите то, что он вам скажет. И вы от него в первый раз о замысле с глубоким изумлением узнаете и будете колебаться. Вы меня поняли?

— Так, я с глубоким изумлением в первый раз о замысле от князя Зубова узнаю и буду колебаться! — повторил, как эхо, Бенигсен, репетируя на своем лице и фигуре будущее удивление и колебание.

— Наконец, вы спросите таинственно: кто стоит во главе заговора? Когда же князь Зубов назовет это лицо, тогда вы не колеблясь примкнете к заговору, правда, шагу опасному, однако необходимому, чтобы спасти нацию от пропасти.

— Когда узнаю лицо, — повторил, репетируя роль, Бенигсен, — тогда не колеблясь примкну, ибо, хотя шаг и опасен есть весьма, однако тем более необходим для спасения отечества и нации!

— Князь Зубов тогда вам скажет, что лица, известные в публике своим умом и преданностью отечеству, составили план освобождения нации от самовластия тирана, безумие коего стало уже кровожадным. Сих всех освободителей, гвардии генералов, полковников и поручиков, вы с изумлением в первый раз встретите на ужине совокупившимися.

— Освободители! — с презрением сказал Бенигсен. — Ватага вертопрахов! Люди все молодые, неопытные, без испытанного мужества!

— Да, Выбор из числа трехсот молодых ветреников и кутил, буйных, легкомысленных и несдержанных был нелегок, — согласился Пален. Но если струсят или изменят, меч падет только на их безмозглые башки. Мы с вами, Бенигсен, во всяком разе получим монаршую благодарность. И это благодаря моей диспозиции, с коей я имею вас сейчас ознакомить.

— Да! да! А то до сих пор были только свистки для подманивая куропаток, — сочувственно заворочался в кресле Бенигсен и, приложив руку к уху, приготовился слушать с особливым вниманием.

— Князь Зубов, на вопрос ваш, кто стоит во главе заговора, ответит…

— Великий князь Александр, — докончил Бенигсен.

— Да. Так вам ответит князь Зубов. Я же на тот же вопрос скажу: Император Павел Первый.

— Что вы говорите? — в полном изумлении воскликнул Бенигсен.

Граф Пален с торжественной важностью подошел к Бенигсену, и, сев рядом с ним в кресло, стал шептать ему на ухо. Бенигсен напряженно слушал, приложив к уху руку, и жевал губами, соображая.

— Императору известно, что сегодня в полночь в спальню его войдут лица, желающие, чтобы он подписал отречение от престола. Доверенные лица императора — я и вы, граф, по моему указанию. Лица, принимавшие участие в сем предприятии, разделены будут на два отряда. Во главе одного стану я. Во главе другого — вы. Вы войдете в кабинет-спальню императора со стороны библиотеки его величества. Зубовы будут с вами. Император будет уверен, что я с моим отрядом буду находиться в прихожей, отделяющей его спальню от парадных комнат императрицы. Он будет уверен в том, что как только возвысит голос и крикнет: «Вон!» — я войду с людьми и арестую мятежников. Но меня не будет за дверью, завешанной ковром, на котором изображен треугольник, куб, чаша и прочие вам понятные знаки. Я расположусь на главной аллее у замка с несколькими батальонами гвардии. При мне будет и генерал Талызин. И я буду ждать от вас посланного, чтобы, глядя по обстоятельствам, или явиться на, помощь императору Павлу, или для провозглашения его преемника Александра. Вот почему я и сказал, что как бы по сей моей диспозиции ни повернулись обстоятельства, нам с вами обеспечена монаршая благодарность.

Пален умолк. Бенигсен долго сидел, погруженный в глубокие размышления.

Наконец, он улыбнулся уксусной своей улыбкой и сказал:

— Да, сам дьявол не придумал бы лучшей диспозиции!

Когда около десяти часов вечера генерал. Бенигсен прибыл к князю Платону Зубову, он действительно застал у него, кроме брата его Николая, генерал-инспектора войск, находившихся в Петербурге, командира Преображенского полка Талызина, сенатора Трощинского, Конного полка полковника Уварова, любовника мачехи фаворитки императора, и адъютанта цесаревича князя Волконского. Последние два только что прибыли с ужина во дворце и улыбаясь рассказывали, что император был в ужасном настроении, разражался диким смехом в лицо императрицы; что великие князья сидят под арестом в их покоях, а, возвращаясь с ужина, император объявил дежурному полковнику Саблукову, что все в Конном полку якобинцы.

— Я шел непосредственно за спиной государя, который был в башмаках и чулках, как заведено у него для ужина. Едва часовой крикнул «вон!» и караул пред спальней его величества вышел и выстроился, как государь, подойдя к Саблукову, сказал: «Все в вашем полку якобинцы!» Тот ему смело: «Вы, государь, ошибаетесь!» А государь только фыркнул в ответ: «А я лучше знаю. Сводить караул!» Саблуков командует: «По отделениям, направо! Марш!» Меня за спиной у государя смех разбирает! Корнет Андреевский вывел караул и отправился с ним домой. А государь обратился к двум лакеям-гусарам: «Вы, — говорит, — два займете этот пост». Поклонился Саблукову весьма милостиво и ушел в кабинет.

Зубовы и Волконский захохотали.

— Кого Юпитер хочет наказать, у того отнимает разум! — серьезно сказал генерал Талызин. — Но у нас не много времени, приступим к совещанию.

— Да! да! Надо торопиться! — сказал князь Волконский. — Я только покажусь на ужине и затем с Уваровым побудем во дворце, чтобы находиться в покоях великого князя. Ни он, ни супруга его, конечно, в эту ночь ни раздеваться, ни спать не будут.

— Ужин назначен у меня и съезд уже начался, — сказал генерал Талызин.

— Почему же это, — вдруг спросил Бенигсен, — великий князь с супругой не будут в эту ночь ни спать, ни раздеваться?

Он казался теперь особенно дряхлым, прямо придурковатым от старости и улыбался уксусной своей улыбкой.

— Я сейчас объясню это вам, — сказал Платон Зубов. — Страдания отечества побудили патриотов возревновать об освобождении его от безумного самовластия, которое уже стало кровожадным…

— Приступим прямо к делу, — прервал его Талызин. И в кратких, точных словах он изложил Бенигсену цель и план заговора. — Присоединяетесь ли вы к нам? — заключил он.

Бенигсен казался пораженным. Старческий кашель стал трясти его. Голова его, руки и ноги дрожали.

— Вы все молодые люди, кипящие отвагой. А я уже стар и слаб, — прошамкал он наконец, — и собирался завтра отбыть в мое имение… Предложение ваше застало меня неподготовленным, неосведомленным.

— Так что же? Как вы намерены поступить? — опять спросил Талызин.

— Я признаю, что мера, вами предпринимаемая, хотя весьма опасная, однако, необходимая. И… и… я желаю знать кто стоит во главе заговора?

— Ну, конечно, Александр! Кто же этого не знает? — с досадой крикнул Николай Зубов.

Мощный, здоровенный, с геркулесовскими мышцами, он как бы смотрел исподлобья, вертя в толстых, унизанных перстнями, волосатых пальцах с четырехугольными грязными ногтями огромную золотую табакерку.

— Это имя все разрешает, — прошамкал Бенигсен. — Я готов следовать за вами, господа, если только участие иностранца, ганноверца, в таком патриотическом предприятии не покажется странным…

— Мы все друзья человечества, — сказал князь Платон Зубов. — Самовластие тирана грозит гибелью целой Европе.

— Итак, вы с нами? — спросил Талызин.

— Да, я с вами… Сколько сил моих хватит… — прошамкал, дурашливо улыбаясь, Бенигсен.

— В таком случае едем! — сказал Талызин и встал.

— Подождите немного. Я переоденусь, — попросил князь Зубов.

Через несколько минут он вернулся в сопровождении камердинера и двух лакеев.

Он был одет во фрак, круглый жилет, панталоны английского фасона, то есть длинные, доходящие до ступни. Сверху был плащ со множеством отложных воротничков. На голове, причесанной á la Titus, была круглая, широкополая шляпа. В руках он держал запечатанную колоду карт.

Камердинер нес шубу для предохранения князя от дувшего холодного ветра и пронизывающего тумана мартовской ночи. Лакеи тащили большие узлы.