Принц Евгений с воспитателем бароном Дибичем должен был присутствовать на вечерних интимнейших собраниях императора, которые отличались тем, что на них все было совершенно так, как бывало на вечерних собраниях Фридриха Великого.

До начала собрания вся августейшая фамилия сошлась в покоях императрицы. Ровно в половине седьмого с шумом распахнулись обе половины двери и появился император.

С легким наклоном головы проходя мимо собравшихся, он отдал низкий поклон императрице ласково кивнул великой княгине Анне, супруге Константина Павловича, много страдавшей от бешеного характера мужа, которого несколько сдерживал лишь страх перед родителем, и с особым благоволением быстро подошел к принцу Евгению.

— Как поживаете, милостивый государь? — спросил он мальчика. — Освоились ли с нашим климатом?

— Еще не совершенно, ваше величество, — отвечал Евгений.

Странно, когда все трепетали перед Павлом Петровичем, принц, наоборот, чувствовал себя особенно непринужденно в его присутствии, вероятно, потому, что видел симпатию императора, который наперед уже был склонен находить всякое слово мальчика необыкновенно остроумным.

— Браво, милостивый государь! — сказал император, окинув присутствующих значительным взглядом. — Что же мешает, вам, милостивый государь, освоиться совершенно? Наши морозы или наши оттепели?

— Быстрая смена тех и других, ваше величество!

Император засмеялся и захлопал в ладони.

— C'est excellent! Нет, как он обучен а? Как обучен!

И вдруг, повернувшись к императрице, Павел Петрович подал ей руку и открыл шествие в гостиную.

Пара за парой вся августейшая фамилия двинулась за ним.

Принц скромно оставался один позади, так что дамой его оказалась обер-гофмейстерина графиня Ливен, одна имевшая право находиться при императрице в эти часы. Принц не только, однако, не решался предложить руку Шарлотте Карловне, но пятился от нее, как от гремучей змеи.

— Идите же! — прошипела она по-немецки и без всякой церемонии втолкнула принца в двери.

В не очень большой парадной гостиной находилась интимные лица вечерних императорских собраний. Тут был граф фон дер Пален, в военном мундире, статный, высокий, он показался принцу преклонных лет, с лицом приятным и внушительным, на коем начертано было откровенное прямодушие совершенно честного малого… В мальтийских малиновых мундирах Строганов, Нарышкин, Кутайсов.

Обер-камергер Нарышкин был тучен и приземист; на устах его, как у балетных танцовщиц, порхала любезная улыбка.

Напротив того, Строганов, низенький, сухопарый, скорченный, олицетворял собою дипломата и придворного остряка, с неизменным успехом повторявшего постоянно свои старые парижские анекдоты, рассказываемые им с элегантностью старых салонов королевской Франции.

Гости встретили монарха с натянутым благоговением. Он обратился к Палену, который при своей рослости принужден был наклониться к государю. Павел Петрович что-то стал шептать ему, странно посматривая то на императрицу, то на великого князя Александра.

Между тем Строганов и Нарышкин подошли к принцу Евгению и пустились взапуски любезничать с ним.

— Ваше высочество, конечно, не чужды искусствам, судя по отзыву его величества об отличном образовании вашем? Пластические искусства, формы прекрасного в красках и мраморе, конечно, привлекают ваше внимание? — говорил Строганов.

— Но и муза гармонии, и Терпсихора, и Талия, — подхватил Нарышкин, — не были исключены из вашего образования, принц?

— Если вам угодно осмотреть художественные сокровища столицы, принц, то я думаю, могу быть вам полезен как директор здешней академии художеств.

— Со своей стороны, как директор театров я могу служить с этой стороны вашему высочеству!

— Скажите, принц, вы, конечно, знакомы с французской школой живописи? Буше, Грез, Фрогосар… О! Какая прелесть сюжета и исполнения!. Что вы скажете на этот счет, принц?

— Полагаю, что опера в ваши лета всегда бывает любимым родом зрелищ, хотя Вольтер и сказал: «Опера есть зрелище, столь же странное, сколь и великолепное, где глаза и уши более бывают удовлетворены, нежели ум, где приспособление слов к музыке делает необходимыми самые смешные ошибки, где приходится петь ариетты при разрушении города и танцевать вокруг могилы», — цитировал Нарышкин.

— Прекрасно, граф, — возразил Строганов, — но я напомню вам строфу того же Вольтера:

— Однако известная доля горечи и желчи необходима в искусстве, особенно театральном, граф! Как ваше мнение, принц?

Евгений хотел повторить несколько сентенций о драматургии, которые запомнил из речей господина Гагемана, театрального поэта и режиссера города Оппельна, но, взглянув на государя, заметил, что тот косится на своих придворных остряков и показывает знаки неудовольствия.

В то же время в уме его мелькнули слова Дибича:

— Не доверяйте никому из придворных. Все они лукавы, как кошки.

Мальчик сказал громко:

— Я считаю себе не по плечу разговоры с дипломатами и остряками, так как я еще только начинающий службу драгун.

Император одобрительно потер руки и подал знак, чтобы садились.

Сам он сел с императрицей на софе.

Все прочие поместились вокруг стоявшего перед императорской четой круглого, закусочного стола.

Евгению указано было место против государя, милостиво ему подмигивающего.

Вечерние собрания Павла I, как было уже сказано, представляли точное воспроизведение привычек Фридриха II и состояли лишь в том, что беспрерывно разносились разные закуски, причем император отпивал из нескольких рюмок разного вина и был словоохотлив.

Говорил он только со Строгановым, от которого ожидалась аттическая соль.

И на этот раз государь обратился к графу:

— Скажи, Строганов, о чем ты насвистывал нашему родственнику?

— Государь, насвистывают только безголосых соловьев, — сказал Строганов, — а его высочество имеет в себе орлиную кровь.

— Да, птичка-невеличка, а ноготок остер! Он, кажется, уже царапнул вас с Нарышкиным?

— Его высочество пожелал скрыть от нас свои познания под драгунским мундиром.

— Разве нельзя быть драгуном и обладать познаниями, Строганов?

— Лучшее доказательство последнего, государь, сам его высочество, генерал-майор и шеф драгун вашего величества.

— Да, да, он отлично обучен, отлично обучен! — повторил полюбившуюся фразу Павел Петрович, как будто речь шла об отлично натасканном щенке. — Он обладает познаниями, достаточными для его лет, хотя и не обучался якобинству у Ромма, а манерам у Теруань де Мерикур, как твой сын Павел! — кольнул Строганова государь в самое больное место.

Сын Строганова в разгар революции очутился с воспитателем своим Роммом в Париже, поступил в клуб якобинцев, участвовал в осаде Бастилии, присутствовал на заседаниях национального собрания, практически проходя курс политических наук, как объяснял в письмах к отцу его премудрый Ромм. По приказанию Екатерины, Строганов послал за сыном графа Кочубея, едва вытащившего мальчика из революционной клоаки.

Сказав колкость Строганову, император хрипло захохотал. И так как все у него делалось по часам, то вдруг он поднялся с места, и в то же время все, как бы вследствие электрического тока, вскочили на ноги.

Император удалился на одну минуту и, возвратясь, подал императрице руку, чтобы идти к столу, накрытому в соседней зале.

Ужин начинался в половине девятого и оканчивался ровно в девять.

Принц Евгений за столом посажен был между графиней Шарлоттой Карловной и великой княжной Марией.