Но и в Вене, и в Петербурге отнюдь не желали как дать Суворову «полную волю», так и отпустить его «домой». Жалобы Суворова на коварство, пакости и глупости венского двора не могли не действовать на государя. Несогласия союзников разгорались. Французские эмигранты вели свои подкопы, хотя перемена Павлом фаворитки и удаление от двора Нелидовой лишили их главной опоры. Людовик XVIII пребывал в Митаве. Принц Конде в звании великого русского приора мальтийского ордена получил чрезвычайное значение. Но именно мальтийский орден, это орудие воздействия на императора, таил в себе гибельные для замыслов эмигрантов свойства. У Павла все сводилось к Мальте. Дайте ему Мальту в руки, и он успокоен. И кто сулил ему Мальту — становился его другом. Мальта! Мальта! Этот остров заслонил в глазах императора весь свет.

Но Мальта была в руках Наполеона Бонапарта, который теперь через иезуита аббата Губера, через коварного нунция Литту и прельщенного им Шуазеля сулил Мальту императору Павлу, если он отзовет Суворова из Италии. Нить этой интриги держал в руках виконт Август Талейран-Перигор, пребывавший в Вене и ведший здесь самый беспечный образ жизни. Успех этой интриги, однако, мог бы исполнить единственное желание Суворова — возвратить его с истомленными победоносными русскими войсками домой и тем избавить от дальнейших состязаний с коварной фортуной. Но венский двор пустил в дело традиционное орудие достижения своих планов. Tu, felix Austria, nube!..

Весной, при открытии Итальянской кампании в армию к Суворову отправился по приказанию государя великий князь Константин Павлович. Российскому императору угодно было, чтобы юный двадцатилетний великий князь участвовал в предстоящих военных действиях в Италии под руководством Суворова. Он и оставался при авангарде князя Багратиона до конца кампании. Поехал же великий князь в армию под именем графа Романова. Но по пути граф Романов заехал в Вену, где был принят с необычайным восторгом. Дело в том, что во время этого заезда был утвержден акт бракосочетания великой княжны Александры Павловны с эрцгерцогом Иосифом, Палатином венгерским. Когда между союзниками возникли несогласия, барон Тугут, опасаясь открытого разрыва с петербургским двором, воспользовался предстоящим бракосочетанием для укрощения гнева изменчивого императора российского.

Эрцгерцог Иосиф, палатин венгерский, был отправлен в Петербург с необычайной торжественностью.

Для сопровождения принца была назначена огромная свита. Во главе ее стоял граф Дидрихштейн, один из самых усердных клиентов барона Тугута. Орудие возымело свое действие. Император Павел занялся приемами и церемониями, аудиенциями и вахт-парадами в присутствии палатина, тем более, что одновременно должно было состояться и бракосочетание Елены Павловны с наследным герцогом мекленбургским Фридрихом. Таким образом при дворе оказались две юные, прелестные и ангельские кроткие царские дочери-невесты и два царственных жениха. Императрица всецело отдалась материнским заботам. Влияние графа Дидрихштейна и австрийской партии стало могущественно. В то же время граф Адам Чарторыйский нашел, наконец, короля сардинского и представил ему верительные грамоты. Бедный Карл Эммануил IV пришел в восторг, видя восстанавливаемый Суворовым престол и принимая посла могущественного российского императора. На радостях не зная, как отблагодарить, он обратился за советом к послу. Коварный поляк посоветовал почтить полководца русского царя наивысшей наградой, уверяя, что император Павел чрезвычайно, конечно, сим будет доволен.

— Дайте Суворову такой орден, — советовал Чарторыйский, — который по статуту дается лишь принцам крови.

Король послал Суворову сразу три ордена, диплом на чин генерал-фельдмаршала своих победоносных королевских войск и диплом на достоинство князя с титулом двоюродного брата — cousin — короля. Суворов о сем донес императору Павлу.

«Отличие, сделанное вам его величеством королем сардинским, — ответил рыцарски государь, — я от всего сердца позволяю вам принять. Через сие вы и мне войдете в родство, быв единожды приняты в одну царскую фамилию, потому что владетельные особы все почитаются роднею».

Так писал Павел. Но лукавый поляк знал, что делал. Болезненная подозрительность императора была пробуждена…

Стоявший во главе австрийского брачного посольства граф Дидрихштейн не дремал и занимался далеко не одними брачными делами. С помощью петербургских кабинетных стратегов и выписанных австрийских вся кампания была разобрана ученым образом и выяснены все ошибки престарелого фельдмаршала: следствие устарелой екатерининской «науки побеждать», отсутствие истинной субординации, непредусмотрительность, следствие пренебрежения полководца к «гатчинской системе», опробованной монархом. Победы Суворова стратеги изображали временными и только мнимыми, блестящей пустотой, как было все предшествующее царствование. Стратеги доказывали, что Суворов совершил капитальную ошибку, положив между собой и Римским-Корсаковым Альпы. Марш эрцгерцога Карла вон из Швейцарии был стратегически совершенно необходим. Соединение войск Суворова с войсками Корсакова ныне стало тоже необходимо, хотя, быть может, и гибельно. Но что же делать? Выбора нет! Не зная новой «гатчинской системы», применяя от жившую екатерининскую «науку побеждать», старик только напутал и навредил своими внешними блестящими успехами. В этом австрийцев поддержи вали и агенты виконта Талейрана. Они с тонкой улыбкой намекали, что Суворов потому столь легко и быстро занял крепости северной Италии, что французы желали этого временного занятия…

Император Павел послал Суворову повеление идти в Швейцарию.

Полководец повиновался.

Накануне своего выступления в горы он писал государю: «Поведу я теперь храброе вашего императорского величества воинство в Швейцарию, куда высочайшая ваша воля путь мне указует, и тамо, на новом поле сражения, поражу врага или умру со славой за отечество и государя».

Первого сентября 1799 года русские войска, соединившись в одну колонну, уже следовали по прямой дороге к Сен-Готарду.

Едва было получено об этом известие в Гатчине, как все стратеги и политики заключили наверное, что вождь и полки, предводимые им, пропадут в горах неизбежно. В Петербурге все были в крайней печали. Готовившиеся брачные торжества повились сумрачным флером. Отыскали швейцарца, прекрасно знавшего Альпы, и он в тесном кружке императорской фамилии и приближенных вельмож повествовал о страшных трудностях перехода через Сен-Готард.

— На каждом шагу в сем царстве ужаса зияющие пропасти! Мрачные ночи, непрерывно ударяющие громы, льющиеся дожди, густые туманы облаков! Является гора Сен-Готард, сей величающийся колосс гор, ниже хребтов которого громоносные тучи и облака плавают! Со стороны Италии гора сия почти недоступна; только узкая тропинка, едва проходимая для вьюков, извилисто поднимается, пересекаемая горными потоками! Как же преодолеть толикия непреодолимые препятствия? Сие выше сил человеческих!

В Гатчине царило уныние. Рассеянию его не помогали и реляции Суворова. Он сообщал о подлостях австрийского генерала Меласа, не давшего ни фуражу, ни мулов достаточно. Сообщал Суворов, что офицеры-топографы австрийского генерального штаба во главе с Вейротером изучили горы только по книгам, в диспозиции наврали, а местные проводники, не рискуя вести русских на верную гибель в горы во время снежной вьюги, когда густые облака одевали всю поверхность гор и ничего не было видно в двух шагах, бежали! Сообщал Суворов, что на сем ужасном переходе все без различия: солдаты, офицеры, генералы — босы, голодны, изнурены, промокли до костей, но… идут! Идут! Каждый неверный шаг стоит жизни. Однако 14 сентября Суворов прошел Урнерскую дыру и Чертов мост. В Гатчине предсказывали и ждали каждую минуту известий о конечной гибели полководца. Но когда получено было донесение о переходе Чертова моста, политики и стратеги не знали что думать! Старый хрыч оказывался старым чародеем!

Брачные торжества назначены были на 12-е и 19-е октября. Державин в стихах изображал, как