— Давайте уже прочтем рукопись и узнаем скорее это Правило! — взмолилась Катарина.

— Рукопись! Рукопись! — закричали все.

Самуэль встал из-за компьютера, подошел к кофейному столку и поднял с него листы перевода.

Лампа с фигурным зеленым абажуром из алебастра с ножкой, которую обвила рукой обнаженная бронзовая девушка, — Самуэль помнил эту лампу столько же, сколько помнил себя, — освещала потолок мягким, изумрудным светом. Цвет этот причудливо смешивался с танцующими по стенам красными бликами от камина, — вся комната со старинным столом, уставленным предметами; с пузатым глобусом, кожаной мебелью, блестящими корешками книг в шкафу — танцевала, колебалась, как будто была каютой судна, проплывающего мимо островов с безумными тропическими закатами.

Кресла и диван сдвинулись ближе к камину, все расселись.

Самуэль положил титульный лист на квадратный столик с золотым орнаментом.

— «Сие писано в Милане, — прочел он, поднимая к глазам первую страницу, — в тысяча четыреста девяносто девятом году от Рождества Христова магистром Томмазо Мазини»…

Он остановился и растерянно посмотрел на друзей.

— Упс, — тихо сказала Катарина.

Может быть, Дипак все-таки не так богат, как мы думали, — пожал плечами Звеллингер.

Самуэль озадаченно поворошил листы:

— И дальше здесь — стихи… Действительно, Леонардо никогда не писал стихов.

Он наморщил лоб, потом поднес палец к верхней губе:

— Подождите, подождите. Имя… Томмазо Мазини. Кажется…

Он встал с кресла и, оставив на нем листы, быстрыми шагами прошел к книжному шкафу у окна. Затем вынув с полки книгу в мягкой обложке, развернул ее и вернулся к камину.

— Ну-ка, ну-ка… — он зашелестел страницами, — Точно! — лицо его осветилось. — Слушайте: «Томмазо Мазини долгие годы был таинственным спутником Леонардо да Винчи. Во многих источниках он упоминается по своему странному прозвищу — «Зороастро». Томмазо умер в Риме в 1520 году, в возрасте пятидесяти восьми лет. Был похоронен в церкви святой Агаты. Томмазо-«Зороастро» верил в реинкарнацию души, поэтому на его надгробии стоит статуя ангела с щипцами и молотом, символизирующая возрождение нового тела из костей мертвеца. Некоторые подробности о Томмазо Мазини известны из описаний Сципиона Аммирато, который, в частности, пишет, что Леонардо да Винчи смастерил Томмазо плащ из чернильного ореха, и оттого к нему приклеилась кличка «Чернильный Орех». Когда Чернильный Орех вместе с Леонардо переехал из Флоренции в Милан, его стали звать еще «Indovino» («Прорицатель»), ибо всем было известно, что он занимался магией…»* — Ой! — Катарина приложила ладони к горящим щекам. — В письме дяди Дипака тоже говорилось о страннике, одетом в плащ из чернильного ореха!

— Мы это заметили, — сухо отозвался Звеллингер. — Но есть одно «но». Здесь говорится, что Томмазо Мазини прожил до пятидесяти восьми лет в Италии и был похоронен в Риме. Следовательно, он не мог быть тем чужестранцем, которого Янами! нашел умирающим в джунглях Индии.

— В Риме мог умереть и не он, — возразил Самуэль. — Разыграть собственную смерть было вполне в стиле Зороастро. Послушайте, что пишет о нем еще один его современник по имен Дон Мигель Да Сильва.

Самуэль прочитал:

— «…В месте, которое раньше служило часовней, мы оборудовали отличную маленькую лабораторию, где мне доверяют только поддувать огонь мехами и лить потоки расплавленного свинца. Мы делаем сферы, которые ярко сияют и в которых поддаются странные человеческие фигуры с рогами на голове, с рабьими ногами, и с носами, как у омаров. В старом камине ^Ы устроили печь, и в ней растворяем и выделяем компоненты, йз которых состоит все вокруг; при помощи них мы добываем Огонь из морских чудищ, и огонь этот ярко горит и не гаснет, д посредине комнаты стоит большой стол, заваленный колбами и склянками всех видов, и глиной, и мастикой, и греческой сажей и красками, и зубами повешенных, и кореньями. И там есть сосуд, наполненный желтым янтарем, и в нем сидит змея о четырех ногах, которую мы принимаем за чудо. Зороастро же верит, что змею принес в когтях гриффон из Ливии и бросил на мосту Мамоло, где он, якобы, лично нашел и приручил ее. Стены нашей лаборатории все увешаны уродливыми масками и рисунками, и среди них есть рисунок, на котором обезьяна что-то рассказывает толпе крыс, а те внимательно ее слушают. И есть в нашей лаборатории еще тысячи вещей, полных загадок…»[19]

Самуэль закончил читать и поднял глаза. Треснуло полено в камине.

— Забавный тип, — усмехнулся Звеллингер, — хотя, если разобраться, ничего по-настоящему необычного в его лаборатории не было.

Катарина накрутила на палец локон, открыла было рот, но так ничего не сказала.

— Кажется… он был… кха!… слегка не в себе, — прокашлял Батхед.

— И от этого человека мы должны узнать Правило Истинной Веры? — озадаченно спросила Геня.

— Томмазо был вовсе не сумасшедший, — Самуэль отложил книгу и снова взял в руки листы с переводом. — Он был философ и ученый, и ближайший товарищ Леонардо. Другое дело тот имидж, который он создавал для себя.

— Зачем ему нужен был этот имидж?.. — спросил Звеллингер.

Самуэль собрался было ответить, но его перебила Катарина:

— Давайте уже скорее узнаем, что такое он написал!

— Читаем! Читаем! — поддержали Катарину другие избранные.

Самуэль, глядя на Звеллингера, извиняюще пожал плечами затем поднес страницу к глазам.

— «Сие писано в Милане, — прочел он заново, — в тысяча четыреста девяносто девятом году от рождества Христова, магистром Томмазо Мазини»…

Сие писано в Милане в тысяча четыреста девяносто девятом году от Рождества Христова, магистром Томмазо Мазини. Рассказано здесь о том, что хотят люди знать больше всего: как менять им на себе светящиеся одежды и выбирать себе миры по желанию. После бесед моих с Учителем, восстанавливаю для вас Пятое Откровение Яхи; и опишу вам его в стихах, да не обмануты будете врагом…

1. ТЕЛА Три сути есть в Творении — Земля, и Человек, и Небо. И человек из них в средине помещен. Взгляни: рожденный в воздухе Меж небом и землей, Душою светел он, Желаньем — темен. Так кто ж он?..

Ты ошибешься, если вдруг решишь, Что человек одно имеет тело.

Семь тел в нем, знай. И верхнее из них любуется на небо, Как горный пик, пробивший облака… Но нижнее рождается в грязи, в земле, И по весне, когда идут дожди, Его, как основанье дома, Подземная вода легко уводит с места, И положение сменив, Он здание, что на себе несет, Грозит обрушить…

И так, как у всего в Твореньи, Семь тел у человека Дрожат и испускают волны. И каждое из тел колеблется Своей волной; И каждое имеет центр, откуда светит…

Взгляни: (см. вкладку рис. 1) Меж крайними двумя телами, Рожденными одно в Земле, другое — в Небе, Есть пять других.

И два из них живут желанием Земли, А два — подспорье силы Неба. Срединное же тело — Седьмое — Есть мир, который человек Из миллионов других избрал, Когда шесть тел его Вступили в разговор друг с другом.

Свечение седьмое в центре Главенствует как настроенье мира, — Того, в котором дышит человек. И улучшая, или ухудшая, Оттенок света этого, мы можем Миры менять, и подниматься Иль опускаться в них…

И этот в сердце свет Есть мысль конечная, Последняя, — Которой станет человек; Когда в себе он совместит свеченья-мысли Всех тел шести — Земли и Неба.

Три нижних тела воплощают Желанья человека и стремятся Стать непременно Наполненными, Взять.

Их с женщинами мы сравним; Их суть — сосуд.

Желанье радости — название сосуда, Ведь радость — цель для всех желаний.

Три верхних тела человека — Силы. Их цель наполнить, дать. Их уподобим трем мужам.

И Силы вместе Сойдясь, Построят Волю — Определим ее Как ощущенье Цели. И от того, какую Волю Три мужа вместе породят, И от того, Какой сосуд Три девы вместе изготовят Из Радости своих желаний, Зависит то, какой родится Вкруг человека мир.