Все подались вперед.
Не поднимая тетрадь со стола, Самуэль освободил из петельки колышек и перевернул потрескавшуюся обложку из рыжей кожи, — пожелтевшие листы поднялись, как паруса; на них стал виден мелкий, словно частые стежки ниток, рукописный текст.
— Язык странный, — сказал Самуэль, опуская взгляд в тетрадь, — похоже на руны…
— Странный, странный! — Дипак сбросил мокрую куртку на табурет рядом с глобусом. — Зато письмо дяди, которое я нашел в тетради, было написано по-английски. Мне не терпится узнать, что вы о нем думаете.
— Почему бы тебе не прочесть его нам сразу целиком? — Геня вздохнула, освободилась от туфель и, поджав под себя ноги, поудобнее устроилась на потертых кожаных подушках. Кабальеро скорее всего уже переоделся, и найти его без маски и костюма она уже не сможет…
— Проклятая тетрадь стоила мне миллионов, — Дипак вернулся к сброшенной куртке и вынул из кармана несколько сложенных вчетверо листков, — при этом, дядя пишет, что вся эта история таит для нас как огромный шанс, так и огромную опасность. Слушайте.
Он встал у торшера поодаль от камина, развернул листы и начал читать:
— «Приветствую тебя, мой мальчик! Ты удивляешься, что дядя Ягджит вспомнил о тебе?»
Письмо Ягджита Приветствую тебя, мой мальчик! Ты удивляешься, что дядя Ягджит вспомнил о тебе?
Я знаю, сейчас ты разочарован. Ты думаешь, сжимая кулаки:
«Проклятый старик — подсунул мне вместо денег никчемную тетрадь!» Но знай: ты получил в наследство то, что стоит всех денег мира. Прочти историю моей жизни и ты узнаешь, чем владеешь.
Не буду подробно описывать тебе то положение, которое отведено нашему роду традицией в обществе — тебе, конечно, известно, что принадлежим мы к презренной касте, обретающейся в вечной нищете. Но вот появился в этой касте бунтарь, — то, с чем меня учили смиряться, не казалось мне с детства ни правильным, ни естественным. В шестидесятые годы прошлого века, в отличие от своих сверстников в Америке и Европе, я не мечтал о царстве всеобщей любви и о полетах к другим планетам, — моя мечта была вечна, проста и волшебна, как отражение луны в кадке воды. Я думал о том, как разбогатеть, — разделаться с нуждой, которая словно горькое лекарство, — а лучше сказать яд, — лекарство не лечащее, но убивающее, — было прописано мне и моим родным с рождения. И вот, в восемнадцать лет, оставив традиционную для нашего рода профессию чернорабочего на стройке, я убежал из родительского дома, сменил фамилию и занялся торговлей.
Специализироваться я решил на редких благовониях и маслах, которые планировал находить в наших старых храмах и монастырях. В Европе эти странно пахнущие вещества пользовались тогда большим спросом.
Я нашел себе компаньонов из Англии — сначала я просто продавая им найденные ароматы, а потом, когда дело пошло, получил маленькую долю в бизнесе. В какой-то момент мы придумали делать упор на особенных, не известных ранее смесях. Находя такие, мы тщательно расспрашивали монахов про их влияние на душу и тело, а также про связанные сними чудесные истории, если таковые были им известны. Эти свойства и истории мы описывали в отдельных брошюрках, которые прилагали к склянкам, — спрос был огромный!
И вот, охотясь за неизвестными ароматами, я как-то раз заехал в провинцию Орисса, — тамошний берег изобилует статными храмами. Прибыв в сельский монастырь, я подошел святилищу и вдруг почувствовал в воздухе удивительный запах — как позже выяснилось, это была смесь пекоры и драудита. Я тут же попросил настоятеля о встрече. Он согласился, и я подробно расспросил его О происхождении смеси. От него Я услышал связанную с этим ароматом удивительную историю.
Много лет назад, поведал мне настоятель, один из монахов отправился в лес собирать нужные для благовоний травы. Забравшись далеко в чащу, он вдруг уловил необычный запах. Аромат заинтересовал его, и он принялся искать его источник. Вскоре он обнаружил растущий прямо из упавшего ствола драудита цветок пекоры. Откуда-то сбоку на красные лепестки цветка падал ослепительно-белый и тонкий, как иголка, луч, — луч этот поджигал и старое дерево, и растение растущее на нем, и тлея, они совместно источали чудесное благовоние.
Монах заинтересовался и тонким лучом; он подошел поближе, проследил его происхождение и с удивлением обнаружил рядом со стволом дерева торчащий из-под земли кусок непонятной конструкции. На той части конструкции, что была видна из земли, было навешано множество линз и зеркалец, — именно от одного из этих зеркал отразился и упал на цветок просочившийся сквозь листву луч солнца. Монах увидел, что диковинная конструкция с зеркалами изначально была упрятана в неглубокую земляную пещеру, но землю вокруг разрыли барсуки, часть пещеры обвалилась…
Монах вырыл находку и исследовал ее. Предназначение конструкции было ему совершенно непонятно. Сбоку, впрочем, к ней был прикреплен полуистлевший мешочек. В нем монах нашел железный футляр со старинной тетрадью в рыжем кожаном переплете. Монах открыл тетрадь, но текста в ней прочитать не смог — язык был ему неизвестен.
Притащив находку в монастырь, монах показал конструкцию братьям, — те покачали над ней головами, но вскоре утратили к ней интерес, — они тоже не знали языка, которым был писан текст. Конструкция была по распоряжению настоятеля помещена на в монастырский подвал, где и пребывала до самого дня моего приезда.
Стоит ли говорить о том, как заинтересовала меня эта история; «компаньоны будут в восторге» — думал я про себя. Мне уже представлялось, как новый аромат становится лидером продаж, как я увеличиваю долю в предприятии…
Естественно, я тут же попросил у настоятеля разрешения осмотреть и машину, и тетрадь. По каменным ступеням меня проводили в темный подвал, — он был весь завален строительным материалом, досками, обломками старых статуй… Монахи разгребли хлам, и за ним я увидел ее. Она выглядела, по правде сказать, страшновато: в углу стояло нечто похожее на маленькое вскрытое человеческое тело с почерневшими органами внутри.
Я попросил разрешения вытащить машину на свет и на монастырском дворе хорошенько рассмотрел ее. «Росту» в конструкции было фута три; внутри она была вся переплетением блоков, противовесов, рычагов; там же внутри у нее находилось много зеркалец, стекол и линз. Некоторые из этих стекляшек были свободно подвешены и качались, если их тронуть рукой; другие были закреплены на жестких штативах, очевидно предполагающих фиксированный угол наклона…
Я принялся умолять настоятеля продать мне машину и тетрадь. На мое удивление тот сразу легко согласился расстаться и с тем, и с другим — причем совершенно бесплатно. Он сказал, что не видит проку держать в монастыре старый хлам с инструкцией, которую никто не в состоянии прочитать.
Забрав оба предмета, я, весьма довольный, устремился на повозке, запряженной осликом (так я передвигался в молодости по стране), в сторону своего тогдашнего жилища — маленькой хижины, которую снимал на холме, на окраине Калькутты.
В дороге, сидя в тележке, я от нечего делать открыл тетрадь. Сперва мне пришлось убедиться, что я был ничуть не умнее всех тех, кто до меня заглядывал в нее — я не смог понять в ней ни слова. И хоть я бегло говорил на бенгали, хинди и английском, язык в тетради по виду даже близко не напоминал ни один из Лакомых мне языков.
Я стал рассматривать переплет тетради — он был сделан из старой, потрескавшейся от времени телячьей кожи. В одном месте переплета я увидел небольшое утолщение, словно под перелет было что-то засунуто. Я взял ножик и отогнул край — под кожей я обнаружил сложенный вчетверо пожелтевший лист очень старого папируса. Развернув его, я нашел на нем написаний на старинном, но вполне читаемом для меня бенгали текст (много позже специалисты удивили меня, сказав что письму этому было не меньше пятисот лет). Вот что, однако, В нем говорилось (привожу весь текст по-английски):
«Хвала Раме, Потомок! Если ты читаешь эти строки, ты за брал из тайника «Машину Счастья», и сейчас, верно, везешь ее тем, кому она предназначена. Что добрый путь!
