Девин снова замолчал и посмотрел на зал. Зал утвердил метафору.

— Итак, вернемся к Библии. Она говорит нам о том, что некое «Слово», или, как мы его понимаем, единица кода, было «сначала», то есть еще до появления материальной Вселенной Ясно, что это было не «слово» человека, ведь человека тогда еще не сотворили, или, во всяком случае, он не появился. Чье же это было тогда слово? Существовал ли во Вселенной изначально некий язык-код, на который ссылается Библия?

— Подразумевается, Слово Бога, то есть мысль Бога, его замысел — ворчливо сказал один из сидящих на первом ряду гуру.

— Очень хорошо! — кивнул ему Девин. — Так и есть. Изначально «Слово», от греческого Логос, — имело, помимо своего основного значения «лексическая единица», так же и значения „мысль», «смысл» и «истина». То есть «слово» было синонимом слова «истина». Значит Библия действительно предполагает, что в начале творения была некая истина, некий изначально заложенный в мироздание смысл. Это потом уже «словом» стали обозначать издаваемый человеком звук или набор звуков, — или некое сочетание изображенных на куске глины или коре дерева значков. В этих звуках и значках человек кодировал изначальное «слово» — истину. Предполагалось, что «слово» человека призвано передать Слово Бога вполне точно.

Он опять сделал паузу, потом продолжил:

— Итак, выходит, что язык есть рожденный людьми код, в котором они стремятся при говорении передать друг другу изначальную истину, выраженную мирозданием. Предполагается, что человек, говоря что-то, может легко и без потерь эту истину, так сказать, «упаковать» в слова, а слушающий может так же легко и без потерь «распаковать» ее.

— Простите! — раздалось из зала.

Самуэль разглядел в полутьме внизу здоровенного студента Рона, простака-йоркширца, пытавшегося выдать себя перед иностранцами за аристократа-интеллектуала.

— Простите, но с чего вы решили, что есть какая-то одна изначальная истина для всех? — задиристо спросил Рон. — У каж1ого истина своя, одну истину нельзя навязывать всем людям.

— Простите и вы меня, — склонил голову Девин. — И позвольте спросить вас: вы согласны с тем, что существует понятие лучшего по сравнению с хорошим? Или (что одно и то же) что существует понятие лучшего по сравнению с худшим?

Рон озадаченно открыл рот.

— Ну, положим…

— Но ведь, лучшее от хорошего отличается только расстоянием до идеала. Если бы не было идеала, мы не смогли бы отличить лучшее от хорошего. Именно об этом говорил немецкий философ Иммануил Кант, описывая свои категории «чистого разума„Для каждого сравнения большего с меньшим, лучшего с худшим обязательно нужен конечный идеальный эталон.

Рон что-то проворчал с места, но стало понятно: старика Канта он не читал.

Зато левее него проснулась вычислительная машина в прекрасной женской оболочке — Евгения Багдасарян. Самуэль помнил ее, — в какой-то его редкий визит в школу она помогла ему на перемене с задачкой по финансам.

— Понятия лучшее и худшее индивидуальны, при чем тут тогда универсальная истина, единый идеал? — спросила Геня. — Правильнее говорить, что идеал тоже для каждого свой.

— Человек живет среди людей, — спокойно сказал Девин. — Кроме того, он живет на Земле во взаимодействии со всеми прочими находящимися на ней материальными — одушевленными и неодушевленными — телами. И, кроме того, он живет во Вселенной. При взаимодействии разных элементов мироздания допустим даже просто при общении двух людей — неизбежно создается единая система, и люди в этой системе перестают быть друг для друга изолированными индивидуумами. Идеал более не существует для каждого из них в отдельности, он начинает существовать для системы этих двух взаимодействующих тел. Так человек, вступая в общение с другим человеком, становится частью единого нового существа, имеющего, если хотите, две головы, четыре руки и четыре ноги. А теперь представьте систему, состоящую из всех людей земли, — и не только из людей, — добавьте сюда животных, растения, горы, моря, планеты, звезды вообще все элементы Вселенной. Все они живут в беспрестанном контакте друг с другом. Система едина.

Евгения, однако, была явно раздражена.

— Что же это значит? Что личный идеал может быть отдан в жертву некому общему идеалу? Индивид должен подчиниться некому среднему арифметическому идеалу единой массы?

— Вовсе нет, — спокойно возразил Девин, — это значит, что индивид как часть единой массы, — правильнее было бы назвав эту единую массу мирозданием, — не может иметь идеалов, отличных от идеала целого. То, что вы называете индивидуальным идеалом каждого человека есть не более, чем видение каждой дельной частичкой единого отведенного ей кусочка идеала мировоздания. Мы с вами все, словно клетки единого большого организма Вселенной.

— Тогда, — сказала Геня, — объясните, почему уже столько времени люди не могут совместно выстроить этот ваш большой единый идеал? Ведь, по-вашему, достаточно каждому отстроить свой кусочек, и тогда сама по себе сложится всеобщая гармония Вселенной?

— Дело в том… — Девин на секунду остановился, подбирая слова. — Разбирая случившееся с Лизой, мы пришли к выводу, что поди, взаимодействуя друг с другом, как бы не попадают друг с другом в фазы, они словно не могут приспособиться друг к другу. От этого каждый кусочек общего мироздания строит свой фрагмент всеобщего счастья в ущерб счастью других. Это, как если бы в живом организме одни клетки, чтобы очиститься, начали бы отравлять продуктами своей жизнедеятельности другие. Сплошь и рядом продвижение к своему идеалу существования на земле одним человеком тормозит продвижение к идеалу других людей.

— Почему же так происходит? Девин посмотрел на Евгению:

— Потому что, кроме абсолютного идеала, возможны и другие состояния мироздания. Возможно состояние худшее вместо лучшего. Мы с вами живем в одном из таких неидеальных состояний Вселенной.

Он выпрямился.

— Более полный ответ на ваш вопрос вы получите по ходу лекции. Вернемся к слову и языку.

Девин вышел из-за кафедры, вынул микрофон из стойки и прошелся с ним перед рядами кресел.

— Принято думать, что язык явился чуть ли не главным достижением людского рода за всю историю его существования, читается, что на протяжении веков он помогал людям выжить, ил их сотрудничать, обеспечивал развитие технического прогресса. Что говорит нам антропология? Она говорит, что человеподобные существа жили на планете миллионы лет, и ничего и Энного с ними не происходило. И вдруг, — развел руками — всего за десять тысяч последних лет этот вид достигает такого уровня развития, что заселяет и загрязняет продукта своей жизнедеятельности всю Землю. Ученые связывают Этот феномен с обретением человеком речи. Период до появления, письменного языка зовется у нас доисторическим. Считается что благодаря языку стала возможна передача опыта, приведшая к ускоренному развитию цивилизации.

Девин снова прошелся перед креслами.

— Итак, человечество буквально выговорило себе место под солнцем. И с каждым веком, с каждым тысячелетием интенсивность языковой коммуникации, скорость передачи речевых посланий — этих, как мы их назвали, «носителей истины», — росла. Сначала она росла линейно, потом стала расти в геометрической профессии. От вестника, бегущего с устным сообщением от селения к селению, к гонцу на лошадях, — к почте, телеграфу, телефону, электронной почте, мобильной связи! С той же скоростью росло число используемых человеком информационных носителей: от глиняных табличек Месопотамии и берестяных грамот Древней Руси — к газетам с многомиллионными тиражами, к радио, телевидению, CMC, глобальной сети. Росла незаменимость, росла вездесущность носителей языка.

Девин посмотрел, склонив голову, в зал.

— Но остановимся на секунду и задумаемся: так ли полезен для нас этот все более теснящий наше непосредственное восприятие мира поток речевых и письменных сообщений? Ежедневно он накатывается на нас, словно волна на камни, трет нас1 друг о друга, шлифует, делает гладкими, круглыми, похожими.