Специфическую, индивидуальную генетическую комбинацию, участие сформированного геномом тела в определенных жизненных процессах?
Биологическое единство, созданное индивидуальным генным составом?
Совершенно особое, не сходное ни с чьим другим хранилище памяти в рассудке созданного таким образом тела?
Мысли, эмоциональные реакции, переживаемые заново под воздействием воспоминаний?
Наша самоидентификация формируется в течение жизни в результате взаимодействия с окружающей средой и «гнездится» не в генах, а в разуме. Разум же находится в мозге. А разнообразные духовные функции-способности — в центрах, различных участках мозга. Снабжение же мозга кровью (а стало быть, кислородом) и питательными веществами зависит от деятельности различных органов. Если тело и может пережить смерть мозга (сегодня это возможно, скажем, с помощью аппарата искусственного дыхания), то мозг не способен пережить смерть тела. По распространенному мнению, после того как в XX веке благодаря космическим кораблям, оснащенным телескопами, человек проник во многие тайны Вселенной, и с помощью электронных микроскопов изучил мельчайшие составные элементы клеток, важнейшей задачей XXI столетия станет познание механизма удивительных процессов, свершающихся в нашем мозгу: мышления, речи, эмоций, памяти. Разумеется, насколько это возможно. Поэтому поистине удивительно, что человек, отдавая себе отчет в важнейшей роли мозга, возвышающей нас над всем тварным миром, и поныне не предпринимает ничего ради защиты мозга, а главное — в интересах нормального развития мозга детей. Например, уже не первый год известно, что, стоит будущей матери всего лишь принимать обычные, предназначенные для сохранения плода витамины, и это может предотвратить нарушения в формировании мозга плода и центральной нервной системы в целом. А между тем подобные дефекты развития в настоящее время наблюдаются у каждого тысячного младенца.
Отчего же те, кто во имя святой неприкосновенности человеческой жизни выступает против права женщины решать свою судьбу и оберегает ее от психологической травмы в результате искусственного прерывания беременности, не борются за устранение врожденного аненцефального порока, выражающегося в отсутствии у младенца черепа или мозга? Уж не оттого ли, что эту тяжелейшую для родителей трагедию полагают Божьей карой и, стало быть, неизбежным злом даже в том случае, если сегодня ее так легко предотвратить? Эти и другие нарушения развития — в особенности те, которые и поныне не поддаются коррекции, — еще острее ставят вопрос: какую обладающую человеческими генами биологическую форму жизни следует считать человеческой жизнью?
Что понимать под смертью с точки зрения биологии? Существует ли некий абсолютный критерий определения? Можно ли говорить о моменте смерти при каждом роковом исходе? И если да, то умирает ли в этот момент все тело? Существуют ли промежуточные — искусственные или естественные — состояния между жизнью и смертью? Возможно ли возвращение из свершившейся смерти?
До введения в практику современной медицинской аппаратуры время наступления смерти — скажем, от старости — невозможно было определить со всей достоверностью. Впрочем, факт точного установления и не играл особой роли. Однако трудность фиксирования слабых признаков жизни иногда приводила к ошибкам: за мертвого принимали человека, в котором еще теплилась жизнь. Страх оказаться заживо погребенным был сильнее даже страха смерти. У некоторых народов существовал (да и поныне сохраняется) обычай перед преданием усопшего земле пронзать ему сердце. Очевидно, это считалось наиболее надежным критерием смерти, а при отсутствии явных признаков разложения — пожалуй, и единственным.
В давние, библейские времена смерть, судя по всему, воспринимали настолько прагматически, что не известно, к примеру, на основании чего сочли мертвым ребенка, возвращенного к жизни пророком Елисеем, который «…лег над ребенком, и приложил свои уста к его устам, и свои глаза к его глазам, и свои ладони к его ладоням, и простерся на нем, и согрелось тело ребенка» (4 Цар. 4:34). Выходит, людям издавна был известен способ искусственного дыхания изо рта в рот? Во всяком случае, согревание телом другого тела в гипотермическом состоянии (то есть с пониженной температурой) практиковалось и встарь: вспомним, как к дряхлому царю Давиду посылали юных рабынь, чтобы те согревали его своим телом.
Как уже говорилось, вплоть до XX столетия признаком жизни считали уловимое глазом самостоятельное движение. При таком условии особенно трудно было отличить от смерти, допустим, определенные формы сонной болезни, когда даже дыхание становилось настолько неглубоким, что несведущий человек вообще мог его не заметить. В вышеприведенном случае, описанном в Библии, первым симптомом болезни ребенка была головная боль; возможно, потому и удалось Елисею распознать сонную болезнь, и по сей день не изжитую в Африке.
Евангелист Марк повествует об отроке, подверженном кататонии, который «…сделался, как мертвый, так что многие говорили, что он умер». Присутствующие не могли определить, мертв ли он или всего лишь спит. Судя по описанию, сомнения и догадки в таких случаях были обычным делом. Иисус даже не пытался установить, наступила ли смерть, а «…взяв его за руку, поднял его; и он встал» (Мк. 9:26–27). Должно быть, Иисус предполагал, что отрок жив, иначе вряд ли коснулся бы его, ведь будучи правоверным иудеем, Он знал установление Торы: кто коснется мертвого тела, считающегося нечистым, сам тоже становится нечистым. И хотя Тора содержит предписания на все случаи жизни и подробнейшим образом излагает ритуалы, способы очищения, критерии установления смерти не считает достойными упоминания. Возможно, именно потому, что за неимением соответствующих приборов необходимо было ощупать тело.
Современные медицинские справочники подробно излагают критерии установления момента смерти. Да и на практике, с помощью новейших биотехнологий — скажем, мониторов, подключенных к пациенту в реанимационном отделении — дежурный больничный персонал устанавливает время наступления смерти с точностью до секунды.
Или все не так уж просто?
Допустим, у пациента N в 9.06 произошла остановка сердца, но в 9.11 его вернули к жизни, после чего он прожил еще неделю. В этом случае N не был мертв даже в период между 9.06 и 9.11, поскольку смерть наступает единожды и бесповоротно. Если бы не удалось снова «запустить» сердце, значит, N скончался бы в 9.06. А с какого времени считать пациента ушедшим из жизни, если реанимационная бригада, занятая спасением другого человека, прибывает с опозданием и возвращает его к жизни в 9.15, когда в мозгу уже произошли необратимые изменения и к больному не вернулось сознание, но сердечная и дыхательная деятельность поддерживалась аппаратурой еще шесть дней?
Возьмем еще более наглядный пример из нашего недалекого будущего. Некто страдает тяжелой сердечной недостаточностью и вот уже несколько недель лежит в отделении реанимации, не способный реагировать на окружающую обстановку. Когда его болезненно увеличенное, вконец изношенное сердце останавливается, медики даже не предпринимают попыток запустить его вновь, а просто подключают пациента к установке искусственного сердца, с помощью которой и происходит кровообращение. Поскольку, несмотря на все меры, уровень кислорода в крови несколько суток оставался пониженным, сознание к больному так и не вернулось. Поэтому две недели спустя аппарат был остановлен. Когда же этот больной умер? В тот момент, когда отключили аппаратуру? Или когда остановилось его собственное сердце? Или еще раньше, когда собственное сердце, не справляясь с работой, ввергло его в глубокое беспамятство?
Как ответить на этот вопрос?
Прежде установить момент наступления смерти было нелегко, так как не было для этого ни методик, ни соответствующей аппаратуры. Теперь задача еще более усложнилась, поскольку появились возможности замещать определенные жизненные функции. И понятие наступления смерти, ее точного времени уже не столь однозначно.
