а вокруг — листья папоротника и букетики роз. На столе, сверкающем приборами, украшенном цветами и зажженными свечами, стояли бутылки шампанского. Белая скатерть была усеяна обрывками золотой и серебряной фольги от пробочных оберток. Было семь вечера, а стул во главе стола пустовал. Горячие блюда еще не подавали, однако многие из гостей были уже изрядно навеселе. Мистер и миссис Марик неуверенно улыбались грубоватым шуткам подвыпивших друзей сына и смеялись лишь тогда, когда смеялся их Стив. Марик сидел справа от пустого стула Барни Гринвальда, слева от него сидели его родители. Сидевшие напротив Кифер и Кейт упражнялись в остроумии все больше по адресу старины Желтопятного. Казалось, эта тема никогда не иссякнет. Йоргенсен в дальнем конце стола смеялся так, что из его покрасневших глаз текли слезы. Несколько новичков из офицерского состава «Кайна», никогда не видевшие капитана Квига и мало что понимавшие из того, что говорилось вокруг, с немалым удивлением наблюдали за происходящим, изредка смеялись невпопад и добросовестно налегали на шампанское.
Вилли был счастлив. Хотя подсознательно его и беспокоила какая-то смутная догадка, что Том Кифер как-то не так вел себя на суде, всей правды Вилли не знал, да и не мог знать. Свидетели между собой не общались, показаний друг друга не слышали, а Марик не обмолвился не единым плохим словом о Томе за все время, пока шел процесс. Теперь, когда свершилось невероятное, Стив Марик был оправдан, а Вилли Кейт освободился от томительного чувства страха за свою судьбу, все сомнения рассеялись как дым. Он пил шампанское, не уступая другим, разве что Хардингу. А тем временем его бывший напарник по ночевкам в шкиперской кладовке впал в полную алкогольную нирвану. Время от времени он вставал со своего места и заплетающимися шагами подходил поочередно то к Киферу, то к Марику или Пейнтеру и молча обнимал их. Вилли Кейта он даже поцеловал и, обращаясь ко всем, пояснил:
— Он однажды спас меня, когда мне стало совсем муторно. Благородно предложил свою фуражку, наш славный Вилли…
— Ему на сей раз, кажется, придется предложить тебе салатницу, — сострил Кифер. Вилли тут же, не задумываясь, схватил салатницу со стола и сунул под нос Хардингу, а тот сделал вид, будто готов хоть сейчас воспользоваться ею. Эта сценка привела в бурный восторг сидевших за столом, кроме бедных папы и мамы Марик. Веселье продолжалось в том же духе, как вдруг Кифер вскочил и радостно заорал:
— Идет! Наполняйте бокалы! Тост за нашего победителя Гринвальда Великолепного!
Вид у Гринвальда был помятый, походка не очень твердой, но за столом этого не заметили. Он подошел, остановился у пустого стула, оперся о его спинку рукой и окинул взглядом сидящих.
Нижняя губа его полуоткрытого рта по привычке была несколько оттопырена.
— Эге, так вы далеко уже продвинулись, — сказал он, глядя, как шумно и беспорядочно все наполняют бокалы.
Кифер постучал ножом по своему бокалу.
— Тише, вы, пьяные бунтовщики… Я предлагаю тост. — И он высоко поднял бокал. — За лейтенанта Барни Гринвальда, нашего Цицерона с двумя нашивками, нашего крылатого Дэрроу[35], грозу всех адвокатов, защитника униженных и оскорбленных, за Георгия Победоносца, пронзившего копьем одного из самых свирепых драконов — старину Желтопятного!
Все кричали «ура», пили и вразброд, пьяно фальшивя, запевали застольную «Этот славный парень Барни…». Адвокат продолжал стоять у пустого стула, щуплый, бледный. Уголки его губ подергивались, словно он хотел, но не мог улыбнуться.
— Давай тост! Тост! — крикнул Кифер и захлопал в ладоши. Он тяжело плюхнулся на стул, а кругом все подхватили — Тост, тост! — и бурно зааплодировали.
— Нет, нет, — бормотал Барни, но вдруг увидел, что он один стоит, а все кругом уже сидят, и их взоры в ожидании обращены к нему. За столом воцарилась тишина.
— Я пьянее всех вас здесь… — пробормотал Гринвальд. — Мы с прокурором надрались как следует, пока мне удалось заставить его взять обратно все грязные слова, которыми он меня обложил… После девятого стакана виски он наконец согласился пожать мне руку в знак примирения, а может, это было после десятого…
— Отлично! — обрадованно воскликнул Марик. — Челли порядочный парень…
— Мне пришлось немало потратить слов, Стив… Ведь я вел нечестную игру там, на суде, ты и сам знаешь… Бедняга Джек, его речь была отличной… А-а, «Толпы, толпы…» — сказал вдруг он, мутными глазами разглядывая торт. — Кажется, от меня ждут ответный тост… — он взял бутылку и так неловко плеснул шампанского в бокал, что облил себе руки. — Название, конечно, из Библии. Лучше не найдешь для романа о войне. Надеюсь, американскому флоту там досталось, а?
— Думаю, не настолько, чтобы цензура могла придраться, — самодовольно улыбаясь, ответил писатель.
— Прекрасно. Кто-то же должен всыпать этим тупицам. — Гринвальд пошатнулся и еще крепче ухватился за стул. — Сказал же я вам, что сильно пьян… Но свою речь я произнесу, не беспокойтесь… Вот только узнаю, что там в этом романе… Кто главный герой? Вы, Том?
— Как всегда, всякое сходство, разумеется, чисто случайное и прочее…
— Конечно, мои вкусы могут показаться несколько извращенными… к тому же я сильно пьян, но я сделал бы главным героем старину Желтое Пятно. — Йоргенсен восторженно заржал, но все остальные молчали, и он затих, растерянно оглядываясь близорукими глазами. — Я серьезно говорю. Я бы лично так сделал. И скажу почему. Я сужу предубежденно. Я — еврей, как многие из вас уже догадались. Фамилия Гринвальд, да и сам вид за себя говорят. Да, это так. Джек Челли сказал, что я пустил в ход уловки, на которые обычно идут адвокаты моей национальности… Потом он взял свои слова обратно, извинился, когда я ему кое-что сказал в ответ… Ну так вот… Причина, почему я сделал бы героем романа старика Желтопятного, кроется в моей маме, маленькой седой еврейской женщине, такой же толстушке, как миссис Марик, и очень на нее похожей. Разумеется, я ничего плохого не хочу сказать…
Он с трудом выговорил последнее слово, и оно прозвучало, как «сазать». И вообще его речь, часто прерывавшаяся, была не очень внятной. Проливая содержимое своего стакана на скатерть, он так сильно сжимал бокал в руке, что узлы шрамов от ожогов покраснели и вздулись вокруг синевато-бледных лоскутов пересаженной кожи.
— У вас есть матери, ребята, но не всем им грозило то, что могло грозить моей, если бы мы проиграли войну. Но этого не могло случиться, черт побери, мы практически уже выиграли ее… Немцы не любят шутить, когда речь идет о евреях… Они там, у себя, просто пускают их на мыло. Считают мразью, которую надо уничтожать, а то, что останется, с пользой пустить в дело. Мыло, само по себе, вещь нужная, это говорю я вам, как человек с больным воображением… Но я не могу представить, что моя мать может превратиться в кусок мыла… В Кракове у меня были дядя с тетей, я никогда не видел их, помню еще мальчишкой, как от них приходили письма. Хотя я и еврей, языка идиш я не знаю, поэтому их писем не читал…
Сидевшие за столом затихли, хмель у многих прошел, в глазах было недоумение.
— Так вот, вернусь к старине Желтопятному. Пока я изучал право, Кифер сочинял свою пьесу для театра «Гильдия», а Вилли гонял мяч на футбольном поле Принстона, все парни, которых называют кадровыми, эти тугодумы и недотепы из славного военно-морского флота и армии США, были на посту у своих орудий? Понятно, что они это делали не для того, чтобы спасти мою маму от Гитлера, просто кадровым за это неплохо платят, как всем, кто умеет делать свое дело. В конечном итоге — да, в конечном, — важно, за что ты получаешь деньги. Старина Желтопятный получал за то, что защищал нашу счастливую, сытую и тупую страну. А я в это время зарабатывал свои доллары как свободный невоеннообязанный гражданин. В те времена мы считали, что только идиоты идут служить в армию. Низкая оплата, миллионером стать не светит, сам себе не принадлежишь ни душой, ни телом. Нет, это не занятие для тонких интеллектуалов. А когда все началось, когда у немцев не стало мыла, они решили, что пришло время пустить на мыло старую миссис Гринвальд, кто-то же должен был остановить их? Ее сыночек Барни? Но против фашистов не попрешь с кодексом законов. Я бросил все и пошел учиться на летчика. Храбрый малый, да? Понадобилось полтора года, пока из меня получился хоть какой-то толк. А кто в это время не допустил, чтобы мою маму поволокли на мыловарню? Капитан Квиг.
