— Прокурору и защитнику делается замечание за недостойные пререкания личного характера. Объявляется перерыв.
Когда прокурор и защитник вернулись в зал суда, на столе перед Блэкли лежал раскрытый Морской устав. Очки в темной оправе разительно изменили внешность сурового председателя суда и сделали его похожим на добродушного университетского профессора.
— К сведению обеих сторон, суд, прежде чем вынести свое постановление, намерен огласить статью 4 раздела 13 и 14 государственных уложений о военно-морском флоте США.
«Любой член личного состава ВМС, который в условиях боевых действий проявил трусость, халатность или неповиновение, прячется или избегает опасности, когда воинский долг требует от него достойно встретить ее… или во время боя пренебрегает своими воинскими обязанностями, или дезертирует с боевого поста, или же подстрекает других к этому, подлежит суду военного трибунала, и по решению последнего может быть приговорен к высшей мере наказания вплоть до смертной казни».
Блекли снял очки и закрыл устав. А затем мрачно и устало произнес:
— Суд уже предупреждал стороны, что перед нами непростое и очень деликатное дело. Суд просит свидетеля и защитника быть осторожными в своих заявлениях и не ступать на зыбкую почву бездоказательности. Каждый, кто выдвигает против офицера военно-морского флота обвинение в проступке, влекущем за собой наказание смертной казнью, в проступке, равном по своей тяжести совершению убийства, должен отдавать себе отчет, какую огромную ответственность он берет на себя, и сознавать серьезность последствий такого заявления. С учетом всего вышесказанного, суд спрашивает защитника, не желает ли он снять свой вопрос с обсуждения.
— Нет, сэр, не желаю, — ответил Гринвальд.
— Суд просит свидетеля тщательно обдумать все последствия своего ответа и сказать суду, не желает ли он отказаться от своих показаний.
И хотя зубы у Вилли выбивали мелкую дробь, он твердо произнес:
— Нет, сэр, я не желаю отказываться от своих показаний.
— Учитывая все вышесказанное, протест обвинения отклоняется, — сказал Блэкли и, громко вздохнув, отодвинул от себя устав. — Перекрестный допрос защиты продолжается.
Вилли рассказал суду, как капитан Квиг отказался помочь огнем эсминцу «Стэнфилд», попавшему под обстрел вражеских береговых батарей у Сайпана, и попросту увел тральщик из зоны обстрела. Во всех подробностях он обрисовал эпизод с красящим маркером у атолла Кваджалейн и рассказал, как после этого капитан получил прозвище «старина Желтопятный».
Впервые за время допроса Вилли заметил, как, пока он говорил, менялось выражение лица у каждого из тех, кто сидел за судейским столом. Исчез прежний тяжелый и неодобрительный взгляд, которым они на него смотрели. Он видел перед собой семь обыкновенных офицеров, с интересом слушающих его рассказ, как нечто невероятное и весьма любопытное. Челли, насупившись, что-то чертил в блокноте.
— Мистер Кейт, кто придумал прозвище «Желтопятный»? — спросил Гринвальд.
— Трудно сказать, сэр. Оно как-то возникло само собой.
— Что оно означает?
— Прежде всего трусость, а потом этот случай с желтым маркером. Так что все получилось как бы само собой. Прозвище привилось.
— Вы перечислили все случаи трусости, которые помните?
— Во время боевых действий капитан Квиг неизменно оказывался на той стороне мостика, которая была укрыта от обстрела. Когда мы патрулировали вдоль берега и корабль менял курс и шел обратно, капитан тут же переходил на ту сторону мостика, которая была защищена от берега рубкой. Команда это заметила, и поведение капитана стало предметом постоянных шуток. Все, кто бывал на мостике, могут это подтвердить, если, конечно, не побоятся.
— Кроме этих случаев проявления трусости были ли у вас другие причины не любить капитана Квига? — спросил защитник.
— В сущности, я уже говорил, когда приводил самые характерные из его поступков… Ну вот пример, когда он заставил меня отдать ему сто долларов…
— Протестую! — медленно поднялся Челли. — До каких пор мы будем выслушивать безответственные и бездоказательные заявления? Мы обсуждаем здесь не вопрос о том, является ли капитан Квиг образцовым офицером, а вопрос о том, был ли он психически болен 18-го декабря. Защитник даже не коснулся этого вопроса. Я расцениваю действия защитника как стремление вступить в сговор со свидетелем с целью опорочить капитана Квига и увести суд от обсуждения вопроса по существу…
— Данный протест прокурора, в сущности, похож на тот, что уже был отклонен судом, — возразил Гринвальд. — Я опровергаю обвинение в сговоре. Факты есть факты, и, чтобы увидеть их, нет надобности в сговоре. Эти факты имеют непосредственное отношение к психическому состоянию капитана Квига и его способности управлять кораблем в тот момент. Свидетельские показания и факты проясняют причину неприязни лейтенанта Кейта к своему начальнику, а это обстоятельство самым тщательным образом установил сам прокурор во время прямого допроса свидетеля.
— Протест обвинения аналогичен первому и отклоняется, — заключил Блэкли и потер усталые глаза. — Защитник может продолжать перекрестный допрос.
— Мистер Кейт, расскажите о случае так называемого вымогательства у вас денег.
Вилли рассказал, как в порту Сан-Франциско затонул ящик со спиртным. Лицо Блэкли скривилось в брезгливую гримасу.
— Капитан приказал вам возместить эту потерю? — спросил Гринвальд.
— О, нет. Он ничего не приказывал. Он лишь заставил меня признаться, что я отвечал за все действия матросов, поскольку был вахтенным офицером, хотя все распоряжения по выгрузке ящика капитан отдавал самолично. Затем он посоветовал хорошенько подумать, что мне следует делать. Вот и все. Я как раз на следующий день должен был получить увольнительную. Моя невеста прилетела из Нью-Йорка. Я пошел к капитану, извинился за свою оплошность и сказал, что готов оплатить стоимость пропажи. Он с удовольствием принял деньги и подписал мне увольнительную.
— У меня вопросов больше нет, — сказал Гринвальд и сел. Он почувствовал, как под столом рука Марика крепко сжала его колено. Он быстро нарисовал огромную, мерзкую, косоглазую свинью в кипящем котле с надписью «Квиг», показал ее Марику, а затем разорвал на мелкие кусочки и бросил в мусорную корзинку.
Челли в течение двадцати минут бомбил Вилли вопросами, выискивая противоречия и ошибки в его показаниях. Несмотря на его желчный сарказм и язвительные замечания, Вилли не отступил от своего.
Покидая трибуну свидетеля, он взглянул на часы и удивился. Стрелки показывали всего десять минут двенадцатого. Как медленно тянулось время, точно так, как тогда, во время тайфуна! Он думал, что его допрашивали по крайней мере четыре часа.
Челли вызвал свидетеля капитана Рендольфа П. Саутарда, франтоватого поджарого офицера, остриженного под бобрик, с темным обветренным лицом. Три ленточки наград украшали его нагрудный карман.
Прокурор быстрым опросом установил, что Саутард командует Восьмой эскадрой эсминцев, ранее в течение десяти лет командовал эсминцами различных типов, включая старые четырехтрубные.
Свидетель был вызван прокурором в качестве эксперта.
Саутард показал, что эсминец в условиях тайфуна одинаково хорошо идет и по ветру, и против ветра. Из-за высокого надводного борта его фактически как бы разворачивает по ветру, в таких случаях управлять судном легче, когда ветер с кормы. Свидетель подтвердил правильность решения капитана Квига сохранять курс эскадры, как самого разумного, позволяющего уйти от тайфуна. А приказ Марика повернуть на север представлялся ему сомнительным и даже рискованным, поскольку корабль попадал прямо в зону шторма.
— Капитан Саутард, вам доводилось вести корабль через центр тайфуна? — начал Гринвальд перекрестный допрос.
— Нет. Бывало, что нас захватывало краем тайфуна, но всегда удавалось уйти от него.
— Вы командовали когда-нибудь эсминцем-тральщиком, сэр?
