— Если что?

— А он не договорил. Разговор происходил в вагоне-ресторане. Точнее, начался он в купе, а потом плавно перетек туда, куда и следовало.

— Н-да… — задумчиво протянул Шульгин, — бывает. Сванидзе, конечно, пьет редко, но — метко. Если начнет, так уж не остановится.

— У меня было большое искушение не будить его, когда поезд проходил через Москву, — сообщила я. — Быть может, проснувшись в Петербурге, он поумнел бы.

— Не надо ему умнеть! Он и так умный! — с ноткой протеста проговорил босс. — Беда только, что не там, где надо. Хорошо, оставим беднягу Сванидзе. Он и без нас, я думаю, икает. Отдохни с дороги, Мария, а потом я дам тебе дело. Будем готовиться к новому сезону. Люди возвращаются из отпусков, а с ними и проблемы. Так что, — Родион Потапович впервые поднял голову от ноутбука и привычно постучал полусогнутым пальцем по столу, — так что мы скоро будем востребованы.

Мой руководитель, как всегда, оказался прав. Но даже он, при всем его уме и аналитической подкованности, и я, при всей своей интуиции, не могли предугадать, как и кем мы будем востребованы в самом скором времени…

Хлопоты принес Сванидзе. По всей видимости, это было основной его миссией на этой земле, а профессия следователя, так ему не шедшая, была только неким прикрытием. Он позвонил дней через пять или шесть после того, как мы благополучно прибыли с курорта, и, аккуратно посмеиваясь в трубку, сказал:

— Тут вот какая штука вышла. Вот говорят, что Москва — столица, метрополия, а все остальное, что ни есть в России, включая Питер, Нижний Новгород и Екатеринбург, — так, деревня, глушь, Саратов.

— Саратов Саратовом, но в чем дело? — прервала его я, прекрасно зная, что предисловия Сванидзе могут растягиваться на неопределенное время, так и не затрагивая существа вопроса. — Что такое?

— Я к тому, что Москва тоже — большая деревня. Вот утверждают, что тут невозможно встретить одного и того же незнакомого человека в течение дня, а я встретил. Одну и ту же старуху — у касс стадиона «Локомотив» в Черкизове, потом у Большого, а потом на матче «Локо» — «Спартак». Позавчера был матч, двенадцатого сентября.

— В самом деле? — равнодушно переспросила я. В футболе я смыслила примерно столько же, сколько слесарь-сантехник понимает в импрессионизме. Только благодаря боссу, злостному фанату футбола, я могла отличить лысого Рональдо от элегантного Бекхэма.

— Да, позавчера. Один — один сыграли. А вчера мне позвонила… кто бы вы думали?

— Не имею представления.

— Ноябрина Михайловна собственной персоной!

— И что же ей было нужно? Сообщить, что ее муж уже не учитель физкультуры?

— Ты все шутишь, Мария. А дело, между прочим, нешуточное. Эта Ноябрина Михайловна разве что не рыдала в трубку.

— А что случилось-то?

— Да ребенок у них пропал.

— Вот этот дылда, Агафон… то есть как его там — Игнат, что ли? Пропал? Ночевать не пришел, что ли? Так, верно, на твой футбол, Берт, пошел и выпил с приятелями, задержался. А мамаша-наседка и рада хай поднять: ах, дитятко запропастилось!

— Ты меня не поняла. Я сейчас поясню свою мысль. Ты, Мария, не дослушала, а уже строишь логические цепочки. Тот индивид, дитятко, как ты выражаешься, никуда не пропадал. Игнат дома, более того, он еще с неделю будет дома, потому что, по уверениям мамаши, Ноябрины Михайловны, он возвращался как раз с футбола, упал и вывихнул ногу, да еще поцарапал лицо…

— О чей-то кулак? Понятно, — договорила я, — а кто же тогда пропал?

— Илюша.

— А кто такой Илюша?

— Это сын их богатого родственника.

— Ах, ну да, я забыла, они же бедные родственники, значит, по логике, должны быть и родственники богатые. Все это чудесно, Альберт Эдуардович, но я не понимаю, с какого боку ко всему этому примостились вы и почему вы звоните и рассказываете о пропаже некоего Илюши именно мне. Вы думаете, что мне интересно? Ничуть.

— Спокойно. Выслушайте. Я же говорил, что Москва — это огромная деревня. Так вот, получилась забавная штука. Дело в том, что отец пропавшего ребенка, Серебров Иван Алексеевич, мой непосредственный сосед по площадке. Он — сводный брат Ноябрины Михайловны.

— Да ну? И когда выяснился этот факт, семейка этих болванчиков ринулась к вам с целью найти справедливость? Так, что ли?

— Сейчас я приеду и все поясню.

— Не надо… — всполошенно начала было я, по горькому опыту зная, что визит Берта Сванидзе в офис оборачивается уймой впустую потерянного времени, двумя десятками выкуренных сигарет босса (своих у Альберта Эдуардовича никогда не было — видимо, из идейных соображений) и уж не знаю сколькими чашками кофе, приготавливать который приходится мне.

Но я не успела ничего сказать: в трубке раздались короткие гудки.

Я направилась в кабинет к Родиону Потаповичу, чтобы сообщить ему, что впору производить массовую мобилизацию боеспособного персонала фирмы: к нам едет Альберт Эдуардович Сванидзе!.. Шульгин посмотрел на меня диковатым взглядом и стал рассовывать по ящикам наваленные на столе бумаги различной степени важности и секретности. Ибо у Берта Эдуардовича была прескверная привычка хватать что ни попадя и использовать то как салфетку, то как носовой платок или как материал для протирания очков.

— Будем готовы! — отрывисто произнес он.

— Всегда готовы… — уныло отозвалась я в жанре пионерского приветствия.

Действительность превзошла самые худшие ожидания. Альберт Эдуардович прибыл не один. Когда я увидела в проеме двери его длинную узкую фигуру с тощей шеей, я сразу поняла, что корпус господина Сванидзе, буде даже расправлены обычно сутулые плечи, все равно! — корпус Сванидзе не в силах скрыть стоявшей за ним пухлой тушки. Тушка была облачена в безвкусное цветастое платье и принадлежала Ноябрине Михайловне.

Я вздохнула и предложила пройти в приемную. Беспокоить босса, который судорожно готовился к встрече со старым несносным знакомцем, я пока не решалась. Пока он сам не позовет.

Впрочем, через минуту дозволение Родиона Потаповича было получено, и Сванидзе с Ноябриной Михайловной разместились на узком кожаном диванчике в кабинете босса. Диванчик знал много посетителей с самыми разными характеристиками и весо-ростовыми показателями, но Альберт Эдуардович Сванидзе, без сомнения, был из всех них самым опасным — для обивки дивана — субъектом.

Я не спускала с него осуждающего взгляда. Руки у Сванидзе почему-то дрожали, и это не могло не привести к негативным последствиям. Сванидзе начал с того, что пролил на диван половину кофе, предложенного мной. Альберт Эдуардович посмотрел на горячую коричневую лужицу затуманенным взглядом, смахнул ее на пол — на недавно купленный, светлых тонов, ковер! — и проговорил, нимало не смутясь, по крайней мере внешне:

— Я привез с собой Ноябрину Михайловну Клепину. Да-да, Мария, нашу с тобой соседку по купе и — как оказалось — почти что мою соседку по дому. Справедливости ради стоит отметить, что соседом по площадке является ее сводный брат, гражданин Серебров Иван Алексеевич. Впрочем, это не суть важно.

— А что суть?.. — осторожно осведомился босс, переводя взгляд с энергичного Сванидзе на вяло распластавшуюся на диване Ноябрину Михайловну. Она напоминала престарелое земноводное в период спячки.

— А о сути вам скажет вот она.

— И все-таки я не совсем понимаю… — начала было я, но Альберт Эдуардович не дал мне сказать и, вопреки собственному утверждению о Ноябрине Михайловне, начал рассказывать сам:

— Дело в том, что позавчера, двенадцатого сентября, племянник Ноябрины Михайловны, Илюша, пошел в магазин за кефиром и не вернулся домой. Ноябрина Михайловна полагала, что поднимать тревогу рано, что, если не прошло двадцать четыре часа, обращаться за помощью бессмысленно. Это она, конечно, погорячилась. Нужно было уведомить кого следует сразу.

— Я же говорила вам, Альберт Эдуардович, что я не хочу обращаться в милицию, — проговорила Ноябрина Михайловна густым коровьим голосом. — У меня есть все основания не обращаться в милицию. Это если только в крайнем случае… да и то — не поможет.