Между тем Ховард чувствовал, что Юн сегодня хотел потолковать с ним о чем-то другом. Они еще выпили, и тогда он взял быка за рога.

— Разумно, что ты уже через два дня после похорон нанял Гуру! — похвалил Юн. — Ты знаешь, в селении много пересудов о внезапной смерти Рённев, или, как ее называют, дурной смерти.

Ховард похолодел.

— В этом селении обо всем судачат, — возразил он, — должны же посудачить и про смерть Рённев!

Юн не торопился с ответом. А когда наконец заговорил, видно было, что он тщательно подбирает слова.

— Как-то перед смертью Мари позвала меня в свое стойло в хлеву и сказала: «Ты набит дурью и немногого стоишь. Но есть здесь человек и подурее тебя, а стоит он больше. Ему может понадобиться совет, так вот, ты дай ему толковый совет, если у тебя ума хватит».

Да, на Мари это похоже.

— И хочу я сказать тебе вот что. Ничего удивительного, что в селении много пересудов. От людей не утаилось, что в последнее время между Рённев и Кьерсти кошка пробежала. Они и раньше-то не любили друг друга, сам знаешь, и все мы знаем. (Нет, Ховард, по сути дела, этого не знал.) Но в последнее время, а если хочешь знать, с того дня, как Кьерсти воротилась с сетера, где метлой била медведя, стало совсем худо. Скажи, Ховард, ты и вправду такой простофиля, как я опасаюсь, или все-таки соображаешь, что Рённев от злости в лице менялась, потому что не она стояла в дверях хлева и била медведя метлой по морде? Так думаю я. А другие думают похуже. Они вспоминают, что сами видели или слышали от других: в последнее время Рённев напрочь переменилась. И они-то рассуждают так: «Рённев было — за сорок, Ховарду — за тридцать…»

— Мне скоро сорок, — возразил Ховард. — А Рённев было чуть за сорок.

— Оно, конечно. А Кьерсти всего-навсего двадцать, и девчонка она больно красивая. И женихов нет…

— У нее был один, но она выставила его за дверь. И правильно сделала. Кьерсти заслуживает лучшего мужа, чем Юлиус Хэугом. Она возьмет в мужья того, кого сама захочет.

Юн махнул рукой.

— Кого она хочет, того никогда в жизни не получит. Но не об этом речь. Я тебя спрашиваю, ты понимаешь, что тут есть повод для сплетен?

Ховард рассердился.

— Да, я понимаю, — с раздражением ответил он. — В этом селении точат лясы обо всем, что делают порядочные люди, потому что многим и в голову не приходит, что кто-то может вести себя порядочно. Скажи, Юн, ты помнишь, когда хусманы порезали мою лошадь и пошли к ленсману на меня же донести за убийство? Если бы Ханс Томтер не воротил их, меня осудили бы за убийство. И почему? Да потому, что я спьяну рассказал тебе, как мечтал платить хусманам по восемь шиллингов в день вместо четырех. Они решили — это обман, у них и в голове не укладывается, что человек им добра желает.

— Да, помню! — недовольно сказал Юн. Он не любил вспоминать эту историю.

— А что случилось потом? Теперь, как и раньше, я плачу хусманам по четыре шиллинга — другие крестьяне на большее не соглашаются. Но я починил их избы, а две построил заново. Я бы выстроил и тебе дом, если бы ты только разрешил. И когда хусманы мне в этом помогают, я им плачу поденную плату как ремесленникам, а не как хусманам. Все крестьяне этим недовольны и злятся, но, думаешь, хусманы стали добрее?

— Кто их знает, — задумчиво произнес Юн, — те, у кого разум есть, может, и помнят добро. Но вот о чем хочу я тебя спросить. Почему ты больше не смеешься? Говорили, что до прихода сюда, когда ты жил в усадьбе пастора, был ты весельчак. Почему ты больше не смеешься? Люди ничего, кроме смеха, и не заслуживают!

— Ты прав, Юн, но хватит об этом. Ты прав — это селение убило во мне радость. Впрочем, открою тебе секрет, коль уж мы коснулись этого: знаешь, что дало мне средства покрыть расходы на хусманские усадьбы? Ты помог мне выбрать на вырубку нужный лес. Хозяйство Ульстада заработало на этом сотни далеров. И считай, если хочешь, что именно ты выстроил новые дома хусманам.

Юн проворчал что-то, но, ясное дело, ему было приятно это слышать.

Они помолчали.

— Что ты собираешься делать дальше? — спросил вдруг Юн. — Будь у меня твои годы, деньги в кубышке и все остальное, я бы знал, что делать. А ты? Собираешься доживать свой век здесь?

— Нет!

Ховард сам был в этом не уверен, пока не произнес вслух. Но именно с тех пор он обрел уверенность.

— Единственное, что меня удерживало здесь, — это Рённев. Понимаешь? Теперь, когда она умерла, я с селением распрощаюсь. Я хозяйство поднял, а кто его снова запустит — искать долго не надо. В Ульстаде на черный день припрятаны далеры; сколько из них мои — я не знаю, но сколько-нибудь да будет, когда произведем расчет. Думаешь, я останусь на хуторе, который, как говорят люди, я заработал в постели? Ошибаешься. Хутор принадлежит Кьерсти, и она будет его хозяйкой. Но и я не такой уж дурак. Ведь за десять лет труда в хозяйстве что-то и мне причитается… На деньги, которые я получу, я худо-бедно смогу купить хутор, но уж подальше отсюда. Я еще не совсем старик — я имею в виду не женщину, нет, для того, кто знал Рённев, представить себе другую трудно. Но хозяйство…

И тут он выложил то, о чем не собирался говорить.

— Ты знаешь Хёгне Лиэна? Думаешь, он сумасшедший? Нет, ума-то у него хватает, только доверяет он не многим. Доверяет мне и доверял Рённев — потому что мы оба чужаки, так он говорил. Через неделю после похорон он пришел и спросил, что я думаю делать. Вряд ли я собираюсь обосноваться в Ульстаде, сказал он, потому что, по существу, теперь это хутор Кьерсти. Видишь, насколько он больше других понимает, все другие-то думают — я буду цепляться за такое крепкое хозяйство, по-иному они и думать не могут. А знаешь, что мне предлагал Хёгне? Купить Лиэн. Лучший хутор в селении за тысячу далеров — ну, конечно, я должен буду выплачивать Хёгне солидное пожизненное содержание. Он бы как сыр в масле катался, если б я согласился… Тысяча далеров у меня есть. И возьмись я за Лиэн, хутор давал бы мне сотни далеров в год. Я не отказался, потому что не хотел старика обидеть. Но не сказал и «да». И не приму предложения — я задумал уехать, и подальше. Куда-нибудь, где б ничто не напоминало мне Рённев!

Юн уткнулся лицом в ладони и заплакал.

— Уж и не помню, когда я был такой счастливый! — вымолвил он. — И все от того, что ты сказал. Пойми же меня, черт тебя задери, после смерти Рённев ты единственный в этом треклятом селении, кто мне по душе. И нет для меня ничего горше твоего отъезда. Но пусть черти разрежут меня на куски и изжарят — за последние годы я ничему так не радовался, как твоему решению уехать, хоть мне и не с кем будет на охоту сходить и потолковать.

На утро Юн и Ховард проснулись с тяжелой головой.

В тот день они убили лося.

Когда назавтра, возвращаясь с лосем, они ненадолго остановились дать отдохнуть лошадям и самим перевести дух, Юн нарочито безразличным тоном спросил:

— Ты не встречал в последнее время Аннерса Флатебю?

Ховард удивился.

— Аннерса Флатебю? Да я не разговаривал с ним бог знает сколько лет. Кстати, ведь он, говорят, рехнулся.

Рассказывали, будто он не в себе с того дня, как Нурбю оттягал у него две тысячи молов леса и треть земли. Будто ходит по тропе и громко разговаривает сам с собой, рассказывали, что и видения всякие ему чудятся. Ховард что-то такое слышал. Как раз этой весной Аннерсу привиделся Старый Эрик в образе Ханса Нурбю — он в ночь на пятницу сидел верхом на крыше сарая в Нурбю. Что это сам черт, а не Нурбю, он понял потому, что вокруг него прыгали желтые и зеленые языки пламени.

— Малость рехнулся? — переспросил Юн. — Это бы еще куда ни шло. Поговаривают, он тебя ненавидит.

— Меня? — еще больше удивился Ховард. — Я его едва знаю.

— Это неважно, все просто объясняется. Баба его изошла злобой, когда Аннерс треть хутора потерял. Они так лаются, что на всю тропу слышно.

И, болтают, эта Берта с утра до вечера ставит ему тебя в пример. «И почему ты не можешь поднять хутор? — долбит она свое. — Погляди на Ховарда из Ульстада! Он ведь поднял хозяйство!» Этот Аннерс всегда-то был никудышный хозяин. Но я могу понять, что ему тошно слушать о тебе с утра до вечера. Потом он, конечно, приметил, что вы с Нурбю друзья, хоть я никак не возьму в толк, что у тебя общего с этим сквалыгой. Вот Аннерс и решил, что ты с Нурбю заодно, и проклинает тебя, как и его. Да, кое-кто считает, что тебя он ненавидит даже еще больше. Ты ведь к тому же чужак. Потому мне чудно слышать, как он повсюду, как бы это сказать, хвастает, будто нынче осенью он с тобой частенько беседовал. Ты-де с ним советуешься, говорит он.