Как-то перед завтраком в кухню ворвался Ларс. Его рыжие волосы стояли дыбом: когда случалось что-нибудь необычное, он ерошил волосы.

— Ховард, на картофельном поле воры побывали! — крикнул Ларс.

Ховард пошел с ним. И впрямь — на поле побывали воры, и непростые.

Из всех нововведений Ховарда картофельное поле было самым удачным. Участок, как и положено, был песчаный, обращен на юг, и Ховард сам проследил за всеми работами. Ботва высокая и уже цвела. Но кому-то это не понравилось: почти четверть всех кустов была вырвана и разбросана по полю. Тот, кто это сделал, верно, собирался побольше напакостить, но что-то его спугнуло…

— По-моему, это я спугнул его, — сказал Ларе. — Вернее их. Потому что их было двое: я слышал, как они переговаривались. Я шел мимо…

Здесь Ларе запнулся. Стало ясно, что он провожал домой свою девушку — Улина работала в Берге. Домой он шел через мостик и вот здесь услышал, как кто-то тихонько переговаривается. Но они, верно, тоже услышали его, потому что кинулись бежать к большому мосту.

— Поэтому я спозаранку и пошел на поле! — сказал Ларе. — Хотел посмотреть, чем они там среди ночи занимались.

У Ховарда от злости потемнело в глазах.

Он знал, чьих это рук дело.

Он вошел в дом и рассказал Рённев, что случилось.

Она ничего не ответила, только посмотрела на него. И он понял, что они оба думают на одного человека.

День тянулся долго.

После завтрака Ховард взял мотыгу и ведро и пошел на картофельный участок. Он набрал полное ведро мелкой картошки — ох, сколько загублено, сколько могло бы получиться! Картошка еще мелкая, но та, что покрупнее, годится в пищу, а ежели к ней селедки и масла — такое угощение хоть в праздник на стол подавай.

Он договорился с Рённев, что сегодня на ужин у них будет картошка.

Сначала хусманы смотрели на него с подозрением — уж не задумал ли Ховард еще и отравить их? Но, увидев, что хозяин сам ест картошку, тоже принялись за нее. В конце ужина на большом блюде не осталось ни единой картофелины.

Ну вот, они хотя бы узнали, что он вкусный, этот новый, диковинный и опасный овощ. Но больно дорогое получилось угощение, разносолами угощать — и то дешевле обошлось бы.

Вечером Ховард приготовился сторожить поле. Оделся потеплее — по ночам прохладно, а ждать, может, придется долго.

После обеда он вырезал толстую березовую дубину. Не похоже, чтобы тот человек уже сегодня вернулся. Но если он от злости голову потерял и придет, ему несдобровать.

Ховард пошел на поле, только когда совсем стемнело. Середина августа, а стемнело рано, луны не было и небо закрыто облаками.

Только Рённев знала, что он задумал — теперь на хуторе лучше говорить поменьше.

Он просидел на поле час. И еще час. На всех хуторах давно уже отужинали. Наверно, сегодня ночью никто не придет, но Ховард решил досидеть до глубокой ночи.

Если негодяй тот, на кого думал Ховард, он не дурак. Может, он как раз и рассчитывает на то, что в первый же вечер его никто не ждет.

И тут — часов в одиннадцать или около того — он услышал чьи-то осторожные шаги по траве. И ему показалось, что он видит две тени.

Он подождал, и когда услышал, как они вырывают первые кусты, выскочил и бросился к злодеям. Наверно, он что-то кричал, потом он не мог этого вспомнить.

Он видел теперь обоих, они бросились наутек в разные стороны.

Ховард побежал за одним, и стал догонять его, но бежать было трудно — он ругал себя за чрезмерную предусмотрительность, за то, что так тяжело оделся. Ему показалось, что бегущая перед ним тень припадает на одну ногу. Тень бежала к мосту через ручей.

Теперь Ховард почти настиг ее. Он размахнулся дубиной и ударил изо всех сил. Удар пришелся по левому плечу тени, Ховард услышал хруст костей, стон, и человек упал. Но сам Ховард зацепился за корень и тоже растянулся во весь рост. Когда он поднялся, было уже поздно, тени исчезли. Ему показалось, что он слышит шелест травы у ручья, где мост. Но уже ничего нельзя было поделать.

Ховард вернулся к Рённев, которая не ложилась и ждала его, и рассказал обо всем.

— Их было двое. Одного я огрел дубиной. Думаю, что он это не скоро забудет — по-моему, у него кость хрустнула. Я попал по левому плечу.

— А ты разглядел, кто это?

— Нет. Но мне кажется — хотя точно сказать не могу, — что он волочит левую ногу.

Как бы там ни было, на следующий день они узнали, что Керстаффер накануне вечером свалился с сеновала и расшиб левое плечо. И сильно, добавил тот, кто принес эту весть, похоже, кость сломал.

Еще через несколько дней стало известно, что у Керстаффера дела плохи. Плечо у него ужасно разболелось, так что он глаз не смыкает ни днем, ни ночью.

Ховард договорился, что Ларе посторожит картофельное поле. Он отдал ему свою дубину.

— Но, думаю, она тебе не понадобится, — сказал он. — Теперь, по-моему, долго все будет тихо.

Так оно и оказалось. Картофельное поле больше никто не трогал.

Прошло еще несколько дней. И Нурбюгда узнала, что двум хусманам из Берга пришлось перевезти Керстаффера в город, в крепость, к фельдшеру, или как там его. Этот фельдшер, конечно, немец, но бывал на войне и свое дело знает. Плечо-то загноилось.

Сначала было позвали старуху знахарку, она решила, что плечо вывихнуто, но рука так болела, что до нее и дотронуться нельзя было. Керстаффер уже и бредить стал. Тогда-то Монс Мюра снес его в лодку. Они проплыли озеро, а потом по крохотной речушке к городу. Пришлось грести четыре мили в каждый конец, и дорога туда и обратно заняла три дня. Керстаффер остался в крепости и с ним его семнадцатилетний сын. Хусманы рассказывали, что фельдшер только головой покачал, когда взглянул на плечо Керстаффера. В жизни еще не видел, чтобы так с сеновала падали, сказал он.

Прошло еще несколько дней. И как-то под вечер в Ульстад наведался редкий гость, Монс Мюра.

— Дело у меня необычное, — начал он. — Тут одному из наших помешанных очень на тебя поглядеть хочется. С одной стороны, он из них самый сумасшедший, с другой — и самый умный. А ясновидящий он — это уж точно, это все в Берге знают. И из тех, кто к перемене погоды воет. Ну так вот: он целый день твердит, что ему поглядеть на тебя хочется. «Хочу на Ховарда поглядеть. Хочу поглядеть на сеновал, который рухнул на Керстаффера!» — твердит он. Остальные помешанные от этого делаются беспокойными, ну я и подумал, что надо бы к вам заглянуть…

Ховард пошел с ним в Берг.

— Сейчас, без хозяина, в подвале хуже, чем всегда, — сказал Монс, когда они вошли во двор усадьбы. — Ты же знаешь, что самых спокойных Керстаффер выпускает работать на участке, а сам с плеткой присматривает за ними. Пока в подвале народу поменьше, можно хоть чистоту навести. А сейчас мы их выпускать боимся, потому что только Керстаффер управляется с ними. Вот и сидят они взаперти и кидаются кашей и всякой дрянью. Я тебе сразу скажу — вид этот не из приятных, так и знай.

Вид и впрямь был отвратительный. Помешанные сидели по стенам в темном подвале. Из двери разило такой вонью, что кружилась голова. Внутри было темно, и слышался лязг цепей. Люди правду говорили: кое-кто из помешанных был прикован к стене.

— Мы пробовали привязывать их веревками, — пояснил Монс, — но они их перегрызают.

Прямо против входа сидел человек, одетый в мешковину и тряпки. Рядом с ним стояла чашка с едой. Он устремил взгляд на вошедших. Таких умных и проницательных глаз Ховарду не доводилось видеть. Человек молча сидел в вонючей полутьме и просто смотрел, как будто взглядом хотел прожечь Ховарда насквозь. Остальные что-то бормотали или бессмысленно смеялись, мели пол руками и мазали себя грязью, как это делают слабоумные. Только этот один сидел спокойно и смотрел.

— Он тут самый опасный, — объяснил Монс. — Сам Керстаффер его боится.

Долго еще, куда бы ни шел, чем бы ни занимался Ховард, он чувствовал на себе этот взгляд. И потом, стоило ему услышать знакомый вой к перемене погоды, он снова видел эти глаза.