Но тогда уж без помощника. Юн чересчур суеверен.

Дождливым вечером в начале августа в Ульстаде появился нежданный гость — Антон Мосамюра, младший работник из пасторской усадьбы.

Время было не страдное, и на кухне были только домашние — Рённев, Ховард и Кьерсти, да еще Ларс и служанка. Другая служанка была на сетере вместе со скотницей.

Август только начался, но было темно и холодно, поэтому в кухне разожгли огонь, в настенные светцы вставили лучины, и они горели, отбрасывая желтые блики по всей кухне.

Антон вымок до нитки, волосы слиплись, а с одежды текло так, будто его окунули в озеро: под стулом, на котором он сидел, положив на колени шапчонку, набралась целая лужа. Всем своим видом — острым носом, выступающими зубами, бегающим взглядом — он напоминал мокрую крысу. Крыса чуть не утонула, но жизни в ней было хоть отбавляй — взгляд Антона метался по всей комнате, от одного к другому и не знал ни минуты покоя, словно выискивая, что стянуть.

Ховард ничуть не обрадовался Антону, он слишком хорошо его знал. Антон был никудышный работник, любил почесать языком и от дела увильнуть. Да к тому же и на руку был нечист. Теперь его, видно, из пасторской усадьбы прогнали. Вот он и пришел в Ульстад, решил, что здесь помогут.

Остальные разглядывали его — Ларе с явным удивлением на веснушчатом лице, служанка довольно равнодушно: и смотреть-то не на что. Кьерсти тихонько сидела в своем уголке. Лицо Рённев было непроницаемо.

Они как раз собирались ужинать, и Рённев позвала Антона к столу. Он не заставил себя дважды просить и угостился наславу кислым молоком и ячменной кашей.

Потом он сидел и все не решался сказать, зачем пришел. Это было так не похоже на Антона, что Ховард пригляделся к нему повнимательней. Но увидел лишь то, о чем уже и раньше догадался, — Антон впутался в скверную историю и боится.

Когда в кухне остались только Ховард и Рённев, Антон наконец-то выдавил из себя, что больше не служит у пастора и хотел бы работать в Ульстаде, если ему найдется дело.

Почему он ушел от пастора?

Ну — Антон замялся — все дело в этом новом капеллане, он во все суется — взял и обвинил Антона в том, что он пропадает по ночам у служанки на кухне, — но это неправда, он всего только и посидел как-то на краешке ее кровати. Но пасторша, она заодно с капелланом. С тех пор как он обручился с фрёкен Лисе, он у нее всегда прав, прямо бог его устами говорит.

О помолвке Ховард еще не слышал, и он задумался. Значит, бедняжка Лисе заполучила все-таки мужа… Да, новый капеллан, конечно, не красавец, но… он хороший проповедник, и в земледелии немного разбирается.

Ховард уже не слушал, что говорит Антон, да и не все ли равно. Ведь Антон наверняка врет.

Больше всего ему хотелось вышвырнуть Антона за дверь — да нет, впрочем, этого ему вовсе не хотелось; пройдоха так жалок, выгнать его — все равно что бить лежачего.

В конце концов Антону дали мешок и послали ночевать на сеновал. Об остальном решили потолковать завтра.

Возвращаясь с сеновала, Ховард хорошенько все продумал. Одно ясно: и речи быть не может о том, чтобы взять Антона батраком в Ульстад. Они вполне обходятся помощью Ларса, рыжего, веснушчатого паренька — он проворен, смышлен и надежен. Но не так-то просто выкинуть Антона — ясно ведь, что бедолаге деваться некуда.

Тут Ховард вдруг вспомнил. На дальнем, восточном краю леса у них пустовал хусманский участок. Назывался он Клейва. Это был худший из всех участков, постройки там совсем развалились, а крошечное поле поросло лебедой. Вот, может, и пустить пока туда Антона хусманом, вроде как на испытание, на лето.

Эта мысль Ховарду не очень-то нравилась, но… Он поговорил об этом с Рённев, когда они остались наедине.

Рённев тоже не могла решиться Антон ей показался лодырем. Родню его она знала, тоже доброго слова не скажешь. Они живут у болота, на краю главного прихода. Если ехать в пасторскую усадьбу, на опушке леса стоит развалившаяся избенка — может, Ховард ее замечал? Там частенько останавливаются цыгане и всякие бродяги. Про мать этого парня идет дурная слава, говорят, она воровка, да и про детей ее Рённев тоже слыхала. Самого Антона Рённев не знает, но сразу видно, что он только языком работать любит.

Это было так верно сказано, что Ховард улыбнулся.

— Да, вот еще что, — продолжала Рённев. — Легко посадить такого парня на участок, но не так-то легко от него избавиться. Конечно, можно найти повод и выбросить его по закону. Но люди-то что скажут? Да и хусманы сразу призадумаются: они с ним одного поля ягода, ты же знаешь. Так что, если брать Антона…

Но если сделать, как предлагает Ховард — позволить ему пожить в Клейве, пока не выяснится, что же произошло в пасторской усадьбе, — тогда, пожалуй, не страшно.

— Тебе решать, — ответил Ховард, — но я бы хотел, чтобы ты его приютила, хотя бы на время, пока все не выяснится.

Ховард чувствовал облегчение. Облегчение ли? Какой-то голос говорил ему: ты еще в этом раскаешься.

Кончилось тем, что на следующий день Антон переехал в Клейву. Ховард проводил его и помог сколотить кровать и стол. Антону дали соломенный тюфяк, старую шкуру и несколько чашек и чугунков. Ховард понял, что еду и хоть какую-то одежду надо ему тоже дать — у Антона было только то, что на нем.

Антону нашли работу в Ульстаде, и он удивительно быстро освоился. Рот у него опять не закрывался, он смеялся и хвастался, дразнил хусманов и во всем разбирался куда лучше их — ведь он-то работал и учился всему у пастора, да и у самого Ховарда. Он носился по всей усадьбе, как белка, поспевал сразу всюду, но только никогда не бывал там, где ему было велено работать.

Он прижился великолепно. Изо рта его вонючей струей лились похабные истории. Хусманы посмеивались и украдкой косились на Ховарда. Значит, вот каких работничков он сюда приманивает, этот новый хозяин…

Прошла неделя. И вот наступило воскресенье, когда в Нурбюгде должна была читаться проповедь, и приехал сам господин Тюрманн в сопровождении неторопливого Улы Викена — уже стало обычным, что господин Тюрманн не ездил один по этой безлюдной дороге.

На этот раз господин Тюрманн ночевал у кистера — пастору не хотелось его обижать, — но после проповеди он поехал обедать в Ульстад. Очень ему нравилось в Ульстаде.

Распрягая лошадей, Ховард спросил Улу, что там случилось с Антоном.

— Верно, стянул что-нибудь из клети, — равнодушно ответил Ула.

Ула не очень-то жаловал Антона.

После обеда, когда Рённев вышла на кухню, Ховард спросил пастора об Антоне. Что, пастор выгнал Антона?

Значит, Антон теперь в Ульстаде? Пастор замолчал и задумался. Гм. Гм! Ховарду пришлось напрямик спросить, что же произошло. Гм. Да. Вот ведь какое дело… Пастор растерянно посмотрел на Ховарда.

Фру Марен София давно уже подметила, что в амбар повадился вор. И вот как-то вечером она застала Антона и одну из служанок — ту, что спит на кухне, — на месте преступления. Служанка стояла на ступеньках клети, и в руках у нее был окорок, баранья нога и целая гора плоского хлеба.

Антон все отрицал, продолжал пастор, сказал, что просто шел мимо. Но фру Марен София тут же уволила обоих. Есть веские причины подозревать, что Антон как-то причастен и к той краже, которую совершили в пасторской усадьбе цыгане прошлой осенью. Во всяком случае, доказано, что цыгане провели вечер в доме его матери, и как раз в этот вечер Антон был там; и есть свидетели того, как табор двигался на юг, а Антон сидел на передней повозке. Антон же упрямо отрицал всякую причастность к этой краже и утверждал, что только немного проехался с цыганами. Когда табор расположился в полумиле от пасторской усадьбы, он бросил их и пешком пришел в усадьбу.

Что пастор посоветует Ховарду?

Н-да. Тут господин Тюрманн совсем растерялся. Если говорить откровенно, он, пастор, склонялся к тому, чтобы проявить милосердие в надежде, что страх, который пережил Антон, будет ему хорошим предостережением. Но, откровенно говоря, жена, фру Марен София, и слушать об этом не хотела. И потому… н-да…