Быть может, в ту счастливую пору своей жизни Рённев была немножко избалована.

— Мы все носили ее на руках — и мать, и отец, не говоря уж обо мне и Хокене. Она была как ясное солнышко в доме! Мы так ее все любили! Целый день только и слышалось: «Рённев, Рённев!»

Краешком нарядного фартука Ранди вытерла уголок глаза.

— Но потом и ей досталось. Она никогда не признается, но…

Да, Рённев не всегда каталась как сыр в масле.

Ранди как раз вышла замуж, когда отец неожиданно заболел и умер. А Рённев, бедняжка, еще была не замужем. Она могла бы остаться жить дома, но тут женился Хокен и…

— Из отчего дома, где ей было так вольготно, вдруг пойти в услужение! Четыре года она провела на Заводе, у заводчика. Первые два года как простая горничная, два последних — как экономка. Вот так-то. И уж конечно, там ей нелегко пришлось. Я не раз думала: ну почему ты, Рённев, никогда ко мне не придешь и начистоту не поговоришь! Ты же знаешь, что я люблю тебя больше жизни. Так ведь нет!

И снова кончик фартука взлетел к уголку глаза.

Она помолчала, и Ховард подумал: «Вот сейчас она и скажет».

Ранди продолжала:

— В ту пору заводчик овдовел. Человек он хороший. Жена умерла от чахотки, детей у них не было. То ли по ее вине, то ли по его. Нет, пожалуй, он не виноват, потому что он второй раз женился, и у него сын…

Ранди стыдливо потупилась.

— Ходили слухи, будто Рённев и заводчик тайно помолвлены. Рённев, понятно, про это никому не сказала. Но удивляться тут нечему, дело возможное. Краше девушки, чем Рённев, в селении не сыщешь. А если уж говорить о родне…

Ранди подняла глаза. Сам того не желая, Ховард восхищался ею. Она обладала удивительной способностью смотреть на собеседника невинным ясным взглядом, словно никакой задней мысли у нее и в помине не было.

— Что касается родни, — не унималась она, — то, уж коли на то пошло, дед заводчика был простой крестьянин, который скупал лес, а наш род из дворян, если покопаться в четвертом-пятом колене.

Неожиданно Ховард разозлился на себя за то, что рассказал Рённев о своем роде: опальный рыцарь, народная песня о Вилеманне и Сингне, наследный клинок. Он сам, Юн, а теперь и Ранди — все, выходит, из благородных… Рённев, правда, никогда этим не кичилась. В каждой порядочной крестьянской семье рассказывают такие легенды — то ли правду, то ли ложь. Скорей всего, все-таки ложь.

Во всяком случае, он опального рыцаря не видел.

Ховарду стало и стыдно и смешно.

Ранди снова потупилась.

Что уж там было иль не было, только заводчик и Рённев так и не поженились. Сама-то Ранди не сомневалась в том, что заводчик хотел бы заручиться кое-какими доказательствами еще до женитьбы, но Рённев, воспитанная в строгости, наверняка сказала ему: «Сначала женись!»

Однако нелегко ей пришлось в ту пору, это было видно по ней. Бедняжки женщины, им нелегко сообразить, как разумнее повести себя в таком случае.

Ранди снова подняла глаза. И снова Ховард поразился ее ясному, без всякой задней мысли, взгляду. Что ж, подумал он, впредь буду знать, что ты собой представляешь.

Ранди опять потупилась.

Через четыре года Рённев вышла замуж за Улу Ульстада, вдовца в расцвете лет; у него была дочь, да Ховард ее знает. Но Уле страсть как хотелось иметь наследника — сына…

Заводчик-то, он женился второй раз только через два года. Горевал. Во всяком случае, многие так думали.

Но, видно, не суждено было в Ульстаде появиться наследнику. Это была самая большая печаль Рённев. Потому что Ула ведь был замечательный человек — у нашей Рённев все были замечательные… Она ходила по знахаркам, но все без толку. Так уж судьбе, знать, угодно. Никто не может иметь все, что захочет, даже Рённев. Хотя всевышний чего только ей не дал — до замужества самая красивая девушка в главном приходе, сейчас самая красивая женщина в Нурбюгде…

Вот почему она, Ранди, так рада, так рада, что у Рённев снова все хорошо. Что Ховард подходящий муж для Рённев, это всякому видно. Так что, когда придет положенный срок…

Кабы у Рённев были собственные дети, то-то бы она их любила.

И Ранди в который раз посмотрела на Ховарда невинными глазами.

Конечно, спокойно ответил Ховард, у них все будет хорошо.

Он заставил себя сдержаться и не наговорить лишнего.

Ранди испытующе смотрела на него.

Ах, если б так оно и было! Если бы она смела надеяться! Ведь она так любит свою сестру…

Ховарду хотелось уйти, но он не смог. Его по-своему заворожило зрелище этой сестрицы, которая «так любит, так любит» Рённев. Так любит, так любит…

Ранди повторяла это много раз, и краешек фартука то и дело взлетал к глазам.

«Ну нет! — подумал он. — Отравить наши отношения с Рённев тебе не удастся. Даже такой подколодной змее, как ты, это не по силам».

Но вдруг он поймал себя на том, что вспоминает первую встречу с заводчиком в горнице Ульстада, его спокойный взгляд, который переходил с Рённев на Ховарда и с Ховарда на Рённев, вспоминает, как позже, в его конторе, поднялось настроение заводчика, когда он услышал, что в кубышке у Рённев не нашлось ни далера на несчастную борону…

С тех пор его уста ни разу не произнесли слово «нет». И кредит, и семена клевера, и посевное зерно, пообещал даже годовалую телку и бычка.

«Берегись! — предостерег себя Ховард. — Берегись того, что ты считаешь своим ясновидением, на самом деле это — подозрение и ничего более. Да у тебя и оснований никаких нет».

Пусть эта чертова кукла не радуется, что ей удалось сбить его с толку. Ховард и вида не подал, что ее слова заронили сомнение в его душу, он уверен, что по нему ничего не заметно.

Они заговорили о другом. Эта сестрица, верно, думает: «Семена свои я посадила, дай срок — прорастут…»

Черта с два!

— Вот как? — отвечал он ей. — Что ты говоришь?

Рённев вернулась вечером, она сказала, что ей было очень скучно. Честно говоря, она предпочитает болтать с мужчинами. Но муженек Мари отправился смотреть лошадей.

Ховард подумал: «Если ты даже меня и обманула, как на то намекает твоя сестрица, хотя я не могу и не хочу в это верить, то все равно ты мне дорога, как никогда раньше».

Следом за Рённев вместе с Хокеном пришел домой Ханс. Он купил у Брюфлатена лошадь. Он настаивал, чтобы Ховард вышел и посмотрел ее.

Лошадь как лошадь. Бывает хуже. И лучше тоже бывает. Ховард видел ее раньше — неужели Амюнн Муэн продал свою гнедую кобылу Брюфлатену? Или выменял? Пойди Ханс прямо к Амюнну, глядишь, купил бы далеров на десять подешевле. Но к чему говорить это? И вслух он сказал, что лошадь хорошая.

Почему Амюнн с ней расстался, Ховард не знал.

Ханс пыжился от радости. Он был слегка навеселе и хотел, чтобы все вместе пропустили по стаканчику. Надо же обмыть удачную покупку!

Было уже поздно, когда они угомонились.

Ховард спал неспокойно. В сущности, он вовсе и не спал; ему казалось, что он почти все время бодрствовал.

Он находился в одной комнате с гадюкой. Она извивалась, извивалась и шипела. «Я та-ак… страш-шно люблю, та-ак… страш-ш-но люблю…»

И ужалила.

Он только засмеялся, отшвырнул ее, раздавил ее голову каблуком и сказал:

— Ну нет! Слабовата ты, гадюка, чтобы совладать со мной… Слабовата!

Но Ховард понял, что яд начинает действовать, ему стало плохо, он задыхался.

Он проснулся, чувствуя себя точно с тяжкого похмелья, повернулся на другой бок и подумал: «Лучше уж не спать, чем видеть такие сны».

Они с Рённев возвращаются домой. Но что-то стряслось… Что-то стряслось в Ульстаде… Он не должен был… не должен был… отпускать Ларса… Что-то стряслось в Ульстаде.

Он часто просыпался, садился в постели и пытался отделаться от мучительных мыслей, навеянных сновидениями. Но стоило ему заснуть, и кошмары возвращались.

Ховард встал, едва забрезжил рассвет. Оставаться на хуторе больше не было сил. И хотя они собирались погостить здесь несколько дней, да и надо бы ему заглянуть к пастору, он чувствовал: покоя ему уже не будет — что-то стряслось в Ульстаде.