Пастор лег слать рано, как всегда накануне проповеди.

Но на следующий день он не говорил в церкви о шестах на болоте. Он выбрал для проповеди притчу «Вышел сеятель сеять…». Ведь скоро сев. И он принялся объяснять пастве, что крестьянин как раз и должен зарыть в землю свою мину[17] и тогда она принесет десять мин.

Он сумел коснуться при этом осушительных канав, севооборота и посадок картофеля: ведь он обнаружил, что здешняя песчаная почва весьма подходит для этого растения — на благо людям и к радости господней.

Крестьяне сидели и слушали или делали вид, что слушают. Многие из них были с похмелья, один оглушительно храпел. Но к этому пастор Тюрманн привык. Нужно сеять и сеять, даже если большая часть семян падает на места каменистые.

На самых задних скамейках сидела группа хэугианцев. Почти все время они не поднимали глаз. Лишь несколько раз, когда пастор особенно распространялся о благотворности севооборота и удобрений, они переглянулись и медленно покачали головами.

Весна запоздала, но началась на редкость дружно, словно хор грянул. Солнечные дни перемежались ливнями, зазеленели луга, оттаяла земля. Приближался май, через две, от силы три, недели можно было начинать работы в поле. Сразу всплыло множество неотложных дел. Ховард собрался с духом — он знал, что откладывать больше нельзя, — и стал готовить к севу орудия. Заодно заглянул в клеть — посмотреть, что делается в закромах.

Все оказалось примерно так, как он и представлял себе, или даже еще хуже. Орудия ему запомнились с осени: почти всем прямая дорога в печку. Нужны вилы и лопаты, кирки и мотыги, плуг и борона. А главное: нужно новое семенное зерно. Скверное, нечистое зерно, которое хранится в закромах, можно, конечно, перемолоть на муку для летних нужд, но сеять его нельзя.

Кроме того, нужны семенной клевер, семенной ячмень, семенной картофель, разные семена для огорода. Куда ни глянь, всюду расходы. Сколько он ни считал, выходит, что сразу же уйдет до последнего шиллинга все, накопленное им за эти годы, и то, возможно, не хватит.

Но жизнь-то ведь на этом не кончается. Дорого приходится платить, если не найдется в трудную минуту далера-другого, припрятанного на дне сундука, он-то это хорошо знает.

Значит, придется спросить Рённев. Он чувствовал, что у нее припрятано кое-что — да и немало.

Но спрашивать не хотелось. Потому он так и затянул с этой проверкою.

Ховард все ходил, страшась разговора с Рённев — ходил день, другой. Потом рассердился на себя, отозвал Рённев в сторонку и задал ей свой вопрос.

Вышло примерно, как он и думал — вернее, как он и боялся.

Ей не совсем понятно, к чему так торопиться со всеми этими новшествами. Орудия? Ну, она в таких делах не слишком разбирается, но, насколько она знает, орудия у них не хуже, а может, и лучше, чем на других хуторах. Устарели? Орудия эти издавна были такими, но служили людям, и служили неплохо… Вилы, лопаты, плуг и борона из железа? Ну, она, как уже сказала, не слишком в этом разбирается, но ведь вроде старая мудрость учит, что железо землю отравляет?

Да, отвечал он, чувствуя, что теряет терпение, и стараясь говорить медленно и спокойно, так учит старая мудрость, точно. Примерно такая же старая и такая же верная, как то, что земля плоская.

Ну, она, как уже сказала, не слишком в этом разбирается, но… А семенное зерно? То зерно, что в закромах, снято ведь с хуторских полей, а для него семенным было зерно, которое опять-таки сняли с хуторских полей — так всегда было, насколько ей памяти хватает и еще раньше. Даже в 1809 и в 1812 годах, когда зерна ни за какие деньги было не купить, Ула позаботился, чтобы на хуторе было семенное зерно; он ей про это рассказывал, это ведь еще до нее было… Может, конечно, Ула и не слишком уж о земле думал: он больше лес любил. Все, что леса касается, он… Да, лес-то и погубил его, свалил Ула на себя здоровенную сосну, она это уже рассказывала… Но о том, чтобы в амбаре было семенное зерно на два года, об этом он всегда заботился, так уж на хуторе исстари повелось. Так что…

В том-то и беда, втолковывал Ховард. Зерно старое. Плохое. Нечистое. Ячмень вперемешку с овсом, потому и ячмень скверный, и овес. Для плоского пресного хлеба, может, и ничего, но сеять такое… Зерно это как здешние коровы. Тоже старая порода. Или несколько старых пород, которые так перемешались за долгие времена, что и не разберешься. Жрут они много — когда есть что жрать, — а молока дают как кот наплакал. Мяса с них тоже мало. Но новую породу заводить — история долгая, это и он понимает, хотя ей и кажется, будто он слишком уж со всем торопится.

Между прочим, когда он приезжал сюда осенью, он об этом говорил и она со всеми его словами соглашалась…

Она коротко рассмеялась и бросила на него быстрый взгляд.

Конечно, он, наверное, прав, сказала она. И снова рассмеялась — или не рассмеялась, а лишь улыбнулась своим мыслям. Снова бросила на него взгляд, снова улыбнулась, и так несколько раз. Невольно он почувствовал, что ведет себя глупо, словно мальчишка, будто не понимает чего-то простого и очевидного, а она сидит и потешается.

Она снова стала серьезной.

Конечно, он, наверное, прав, повторила она. Ясно, надо сделать то, что он считает нужным. Она хочет только сказать, что… что не надо торопиться, не надо слишком уж замахиваться. Она вот о расходах думает. Ведь если даже дела у них в Ульстаде идут хорошо — а так оно, по ее разумению, и есть, — то наличных денег все-таки маловато. Конечно, уж сотня-то далеров или около того у нее отложена. Но жизнь ее научила, что если у тебя хутор, то нельзя тратить все до последнего шиллинга: в любой день что-нибудь неожиданное может стрястись. Поэтому она никак не хотела бы остаться без этих денег. Но если они ему так позарез нужны, то она, конечно, может дать половину…

Нет, сказал он. Раз так, то не надо. Лучше повременить кое с чем до будущего года.

И он ушел. Неприятный осадок остался у него на душе. Он чувствовал, что деньги у нее есть, но она не хочет расставаться с ними…

Он отбросил эту мысль и снова стал рассчитывать. Плуг он может взять на время у пастора. К счастью, можно сказать, весна здесь, в лесном селении, начинается на добрую неделю позже, чем на широких равнинах в главном приходе. В пасторской усадьбе два плуга, и отпахались там в основном осенью. Семенное зерно… Придется нового зерна высеять ровно столько, чтобы на будущий год были свои хорошие семена.

Но борону придется купить в Кристиании, и будет это стоить много денег.

Вдруг он понял, что ему надо делать. И верно, если в трудную минуту не нашлось денег, платить приходится дорого. Но то, что он задумал, важнее…

На следующий день он оседлал Буланого и сказал Рённев, что уедет на несколько дней — может быть, заглянет в город. Ему собрали еду на дорогу, и он тронулся в путь.

Он не сказал, какие у него дела в городе, и ему показалось, что жене не хочется отпускать его.

Стоял ясный, солнечный весенний день. Селение казалось светлым и ласковым, и даже лес был не так черен, как обычно. Весна пришла и на все окрестные хутора. На поля уже вывезли навоз, у озера штабелями лежали бревна, ожидая, когда их покатят к воде. Прилетело много птиц, на крышах распевали свои весенние песни скворцы, а на одном дворе Ховард увидел пару трясогузок.

Сначала он поехал на Завод.

Он понял, что ему придется подрядиться на дополнительные зимние перевозки. А сейчас надо попросить задаток, так как нужна борона.

Заодно он поговорит о семенном зерне и о семенах клевера, а может быть, даже намекнет насчет новой породы коров. Там, на Заводе — он это знал, — устроили что-то вроде образцового хозяйства.

Заводчика он застал в хорошем настроении. Предложение о перевозках его обрадовало. А что до пятидесяти далеров, то Ховард может получить их хоть сейчас. Ясное дело, перемены в хозяйстве всегда поначалу требуют дополнительных расходов.