Они положили в сани еды на два дня и ружья — винтовку и дробовик: на следующий день после снегопада волки спустились к самой Нурбюгде. Стая побывала даже на озере — носилась и выла так, что распугала всех путников на дороге, загнав их в ближайшие дома. Ховард и Юн собирались поискать следы этой стаи в горах. Да и на глухарей и тетеревов поохотиться тоже можно будет попутно. К воскресенью в Ульстаде ждали пастора Тюрманна, если позволят дорога и погода.

В котомке у Ховарда была бутылка водки. Ее положила Рённев. «Возьми, — сказала она. — Юн парень славный и много знает. Может порассказать тебе немало полезного о житье-бытье в наших краях. Но надо, чтобы у него язык развязался».

В селении снег почти весь сошел, но в лесу его оставалось еще много. У Ховарда в санях лежали лыжи, и он надел их, когда изгородь осталась позади и лошадям стало трудно тащить сани. Юн захватил ступалы — для себя и для лошадей. Надевая широкие ступалы — сначала на ноги лошадям, потом себе, — он удивленно глядел на Ховарда и его лыжи.

— Так ты, значит, на лыжах ходишь. Как-то зимой я был у шведской границы, в Финнскугене: осенью стал гнать лося и забрел туда. Там я встретил лопарей, здорово они, скажу я тебе, на лыжах ходят. Катят со склонов так, что только держись. Летают, как птицы. Я подумал было, что надо бы и мне раздобыть пару да попробовать научиться. Но знаешь ведь — свычаи, обычаи и все такое. Может, и впрямь дело нестоящее.

Еще живя у пастора, Ховард узнал, что в здешних местах народ почти никогда не ходит на лыжах. Он спросил Юна, в чем причина.

Гм. Нет, в точности Юн этого не знает. Когда он вернулся из Финнскугена, то заглянул к деду: ему помнилось, будто он видал у него на чердаке пару лыж. И верно, нашел. А дед даже помнил время, когда на них ходили. Между прочим, те лыжи другие, чем у Ховарда: одна была длинная и узкая, другая — короткая, широкая и обтянутая шкурой, дед говорил, что ею толкаются.

Почему на них перестали ходить? Кто его знает — дед, тот говорил, стали, мол, ими злоупотреблять. Ходила-то на лыжах в основном молодежь, а взрослый народ и старики, те ступал держались. В них вроде бы надежности больше «и степенности», говорил дед. Он в последние свои годы очень стал набожным. Бывало даже, книгу проповедей по будням читать принимался.

Юн шагал, широко расставляя ноги: ходить на ступалах было все равно что ходить с корзинкой на каждой ноге. И впрямь, походка была медленная и степенная. Ховард легко скользил рядом с ним.

Ну, самая-то главная причина, почему забросили лыжи, считал дед Юна, в том, что очень уж молодежь стала ими увлекаться. Ничего путного зимой не делали, а с утра до вечера торчали с лыжами на горке. Так, ясное дело, продолжаться не могло. Ибо сказано: в поте лица твоего будешь есть хлеб.

Юн фыркнул, исполненный отвращения и презрения.

Они шли в гору уже с четверть часа. Вдруг посветлело, они вышли на открытое место. Прошли ворота и оказались у нижнего края большого огороженного поля. Дорога шла вдоль забора, с наружной его стороны. Но видно ее не было, после снегопада тут не ходили. Поля были обращены на юг, и снег с них сошел. Высоко-высоко, почти что у самого неба, виднелось несколько серых домов.

Это был Лиэн, один из самых больших и богатых хуторов в селении. Юн сказал, что, кроме этого хутора, там, наверху, стоит еще несколько дворов. По опушке разбросано несколько домишек хусманов, а за леском пониже — еще несколько небольших хуторков. В общем, целая деревушка наберется.

Лиэн, сказал Юн, почитай, лучший хутор в Нурбюгде. Земля тут хорошая, хутор большой, но это еще не все. Зимой, когда мороз и туман спускаются на равнину вокруг озера, в Лиэне ярко светит солнце: туман лежит ниже. Поэтому здесь, наверху, зимой много теплее, чем внизу, в селении, земля промерзает меньше, раньше наступает весна, так что здесь на две недели раньше начинают пахать и сеять. Хуторяне владеют еще и большим лесом. Одним словом, хозяин Хёгне может быть доволен.

Но он недоволен, нет.

Юн взглянул на Ховарда своими ястребиными глазами. Теперь в них светилось тихое веселье.

Про Хёгне одну историю рассказывают. Но Ховард, может быть, уже слышал ее?

Нет.

Юн засмеялся.

Они уже поравнялись с хутором. Дома аккуратно окружали большой тун.

Ховард обратил внимание на одну странность: по большому ровному двору огромным кольцом пролегла тропинка. Кто-то — человек ли, зверь ли — протоптал ее, и она глубоко вгрызлась в черную землю.

— Это круг Хёгне! — пояснил Юн.

Они прошли тун. За одним из окошек мелькнуло лицо и тотчас скрылось.

— Сегодня он тоже сидит дома и глазеет, — сказал Юн. — Я видел его на туне, когда мы подходили к воротам. Но он услыхал нас и убежал в дом. И так всякий раз, когда видит, что по этой дороге народ идет. Рассказывают, что он сидит с ружьем в руке, пока прохожие не скроются.

Вообще-то Хёгне на туне большую часть дня проводит, продолжал Юн свой рассказ. Зимой сам расчищает снег, так что получается вроде бы большой круг. И по этому кругу он ходит, как привязанная лошадь. И весной, и осенью. А летом сидит больше на травке у крылечка. Дальше туна в последние годы никогда не решается выйти.

Ему самое было бы место сидеть в подвале у Керстаффера. Сколько там таких, кто ничуть не больше спятил, чем он. Но Хёгне — хозяин хутора. Да и вреда от него, если уж на то пошло, никакого, и Эдварт Скюгген — он у него старшим работником все эти годы — хозяйство ведет неплохо, ничего не скажешь. А кстати, к Керстафферу его, Хёгне, и четверкой лошадей было бы не затащить. Ведь от Керстаффера-то некоторым образом и вся беда пошла…

Воспоминание рассмешило Юна. Вдруг смех оборвался, и Юн смолк. Они уже миновали хутор, дорога забирала здесь слегка вправо, пересекала большое открытое ровное место, а немного севернее снова подходила к лесу. Солнце светило тут вовсю, снег стаял, и земля обнажилась. На большом открытом месте кольцом стояло и лежало несколько огромных камней.

— Давай передохнем здесь, — сказал Юн. — Говорят, в древние времена здесь тинг[15] был. Лиэн в те поры был вроде как королевский двор. А выше, говорят, стояло тогда много других дворов. Так оно, наверное, и есть, потому что отсюда вверх далеко идет глубокий слой хорошей земли. Что-то, надо думать, стряслось. Ну-ка, Ховард, обернись, погляди!

Ховард обернулся. Внизу он увидел Лиэн, а еще ниже, под полоской леса, которую они проехали, была видна большая часть селения: слева Нурбю, Флатебю и Стрём, прямо внизу — Ульстад и Берг, чуть ближе и немного к северу — церковь, а еще ближе к опушке — Энген. Севернее церкви был виден Муэн. Там жил Амюнн, огромный седобородый мужик. Ховард видал его на свадьбе, и он ему очень понравился. Поговаривали, правда, что он жену свою скинул с сеновала, так что она свернула себе шею, и жил с одной из служанок. Но это, наверное, всего лишь сплетни деревенские. Виднелся также дым над несколькими хусманскими жилищами, но сами избушки были закрыты лесом.

— Ты, Ховард, в злые места попал, — сказал Юн. — Вот нам отсюда видно семь дворов, не считая Лиэна, а живет в них, насколько я знаю, четверо убийц. Ну, Шённе Стрём и Аннерс Флатебю — те не в счет, их на такое дело не хватит. Но Нурбю — я знаю, ты был у него, когда жена его умерла; и было это медленным убийством, что бы там ленсман ни говорил. Керстаффер: двое хусманов повесились из-за его отца, а один из-за него самого. А еще на его совести помешанный из Санна, он отвез его обратно домой, потому что за него забыли заплатить, бросил в сугроб на туне, и он замерз. Ну и последний — другой помешанный, которого он забил насмерть на сеновале.

А возьми Ханса Энгена, хэугианца и все такое, который так порол сына, что все мозги ему отбил. Ну, ты его еще, наверное, не видел. Я это тоже убийством считаю. А Амюнн Муэн — но о нем я тебе, если хочешь, вечером расскажу.

Н-да. Просто не знаю, как ты тут жить будешь с такими соседями со всех сторон, хватит ли у тебя сил.