Пилот бота работал маневровыми двигателями с мастерством, которое напомнило Терехову о Рагнхильд Павлетич. Воспоминание вызвало свежий укол боли, но он не позволил и следу её отразится на лице, снова поворачиваясь к иллюминатору, чтобы проследить, как пилот тщательно выравнивает бот шлюзом строго напротив аварийного люка судна. Один человек вышел в скафандре из шлюза бота и грациозным толчком отправился к "Копенгагену", достигнув которого открыл технический лючок и набрал на скрывавшейся за ним клавиатуре команду. Переварив код ("неофициально" полученный у Тревора Баннистера после того, как команда "Копенгагена" поневоле приняла его приглашение погостить на Монтане) аварийный люк послушно выдвинул переходную трубу для стыковки со шлюзом бота.

Фитцджеральд сидел, изучая профиль капитана, и пытался подыскать свежий аргумент, который мог бы заставить Терехова сойти с избранного им пути. Не то, чтобы старпом не понимал, что тот задумал, или даже чтобы был не согласен с подозрениями Терехова, или даже с его убеждённостью в том, что необходимо что-то предпринять, чтобы подтвердить или опровергнуть эти подозрения. Дело было в избранном Тереховым методе… и, возможно даже в большей степени, в подозрениях Фитцджеральда о том, что капитан собирается предпринять в случае, если расследование подтвердит их наихудшие опасения.

Над внутренним люком шлюза зажёгся зеленый свет, обозначавший герметизацию переходной трубы и установившееся в ней нормальное давление. Терехов кивнул.

— Пора вам подниматься на борт.

— Шкипер, хотя бы отправьте один из кораблей прямо на Шпиндель, — почти отчаянно воззвал Фитцджеральд, но Терехов покачал головой.

Взгляд его был направлен вдоль центрального прохода, на Аикаву Кагияму. Гардемарин выглядел лучше, но по-прежнему горбился, словно его гнул к земле груз вины. Терехова беспокоило его состояние, и это было одной из причин, по которым он отправил Аикаву с Фитцджеральдом.

Механиком у Фитцджеральда будет лейтенант МакИнтайр, астрогатором — лейтенант Оливетти, а связью займётся лейтенант Кобе. Это были все офицеры, которыми Терехов готов был поделиться, но команда Фитцджеральда получалась крайне недоукомплектованной, поскольку только у Оливетти был допуск к самостоятельному несению вахты. МакИнтайр и Кобе оба были младшими лейтенантами, достаточно подготовленными по своей специальности, но опыта у них не хватало. Вообще-то, у МакИнтайр имелась своего рода репутация излишне критичной и язвительной в общении с нижними чинами. Терехов подозревал, что корень проблемы в недостатке уверенности в себе и надеялся, что это назначение может помочь ей измениться к лучшему. Но всё-таки решил, что Фитцджеральду пригодится по крайней мере небольшая дополнительная помощь, поэтому и отправил с ним Аикаву. Гардемарин тоже пока что не имел допуска к несению вахты, но был уравновешенным человеком, и управлялся с нижними чинами по сути дела лучше, чем МакИнтайр. Он мог взять на себя по меньшей мере часть нагрузки… а удаление его с "Гексапумы" также уберёт его подальше от места, где каждый вид, звук и запах напоминает ему о смерти Рагнхильд.

— Адмирал Хумало сочтёт, что вы должны были направить известие напрямую к нему, сэр, — прямо завил Фитцджеральд. На текущий момент это было самым сильным заявлением о его несогласии.

Терехов перевёл взгляд на него, и был тронут заботой, написанной на лице старшего помощника.

— Спасибо за заботу, Анстен, — тихо сказал он, — но решение принято. У меня есть только три способных к полёту в гиперпространстве судна, если не считать саму "Гексапуму"… и, разумеется, "Копенгаген". Я не могу пожертвовать ни одним из них, чтобы направить напрямую на Шпиндель, но "Эриксон" после Дрездена отправится туда. Он и доставит мой полный доклад адмиралу и временному губернатору.

— Но…

— Думаю, пора заняться другими проблемами, — твёрдо завил Терехов, и Фитцджеральд умолк. Секунду-другую он, зная, что смысла спорить дальше нет, смотрел на командира, насчёт решимости которого питал после первой встречи, шесть месяцев назад, такие сомнения.

— Да, сэр, — сказал он наконец, и Терехов мягко улыбнулся и потрепал его по руке.

— Замечательно. А теперь давайте-ка перебирайтесь со своими людьми на борт вашего нового корабля. Вам ещё многое предстоит сделать, прежде чем покинуть орбиту.

Александра Тонкович встала с приветственной улыбкой навстречу Томажу Зовану, вошедшему в сопровождении дворецкого в библиотеку её дома в Карловаце.

— Томаж, — протянула она ему руку.

— Госпожа президент, — ответил он, пожимая её, и при виде такой неожиданной официальности улыбка Александры увяла, сменившись слегка нахмуренным взглядом. Зован был демократическим централистом и ветераном парламента с сорока стандартными годами стажа. Она его знала буквально с детства, и хоть он никогда не числился среди самых замечательных интеллектуалов парламента, но всегда был лояльной, надёжной рабочей лошадкой партии и её собственной администрации. И поэтому обычно обращался к ней по имени, во всяком случае наедине.

— К чему такие формальности, Томаж? — спросила она секунду спустя. — Я так поняла, что это должен был быть дружеский визит.

— Я не был до конца уверен в безопасности своего коммуникатора, когда дал секретарю распоряжение договорится о встрече, госпожа президент, — ответил он и поморщился. — Райкович и Басаричек клянутся, что не используют технологии манти, чтобы прослушивать ведущиеся из Неманья-Билдинг переговоры, однако…

Он не договорил, пожав плечами, и лицо Тонкович закаменело.

— Даже он уж точно не зайдёт так далеко!

— Госпожа президент, — произнёс Зован, преднамеренно подчёркивая титулование, — как мы можем быть уверены в этом? Он же не возвратил вам полномочия, верно? Не выглядит ли вероятным, что как минимум отчасти причина в том, чтобы вы не смогли обнаружить, к чему именно он готовился? К чему продолжает готовиться?

Тонкович принялась заверять Зована в том, что такая паранойя излишня. Вне всяких сомнений, Райкович обязан был вернуть ей государственную печать и, вместе с ней, формальные полномочия главы государства, как только она ступила на землю Корнати. Он этого не сделал, а сегодня шёл уже девятый день после её возвращения. Это было оскорбительно, это её бесило, но это не было — не вполне было — нарушением закона. Формально, для любой передачи полномочий требовалось провести подтверждающее голосование в Парламенте, даже если Райкович возвращал обратно её собственные полномочия. А учитывая настроение Парламента в настоящий момент, продолжающиеся слушания в Специальном Комитете по Аннексии, и ещё более горячие слушания в Постоянном Комитете по Конституционному Праву Куджеты Крижанич, она решила не поднимать вопроса. Некоторые контакты между её сторонниками и оппонентами — и не все из последних были примиренцами — начали становиться определённо неприятными. Как бы малоприятно ни было признаваться в этом самой себе, она не была уверена, что Парламент поддержит её, если она потребует от Райковича вернуть полномочия, а она не могла себе позволить потерю политического капитала в том случае, если Парламент откажет ей в поддержке.

Кроме того, она не нуждалась в официальном возвращении полномочий, чтобы отслеживать происходящее в "его" кабинете. Мавро Канжер и Алёнка Местрович держали её полностью в курсе всего сказанного Райковичем на заседаниях кабинета, а Канжер, как министр юстиции, наверняка знал бы о любой ведущейся мантикорским контингентом прослушке.

Она предпочла этого не объяснять. Если кто-то захочет пойти на принцип, Мавро и Алёнку можно формально обвинить в нарушении закона за то, что они докладывали ей в то время, когда обязанности главы государства исполнял другой человек. Зован определённо не разгласит чего-либо доверенного ему, но, в данных обстоятельствах, чем меньше людей знало об этом, тем лучше.