Неожиданный ответ на этот вопрос дал известный конструктор Александр Александрович Микулин.

- Бросьте гладить! - сказал он технологам. - Попробуйте оставить поверхность погрубее.

Поразительная практическая догадка, открывшая верный путь. По совету конструктора отбросили всякие модные дорогие процессы - хонинги, суперфиниши - и ограничились при отделке простым добрым шлифованием. Потускнело зеркало на поверхности цилиндров. Грубее, топорнее стала работа. Чего ожидать? А вышло неожиданное. Цилиндры проявили вдруг необычайные новые качества: безотказное действие, повышенную стойкость. Поверхностные гребешки опять сыграли тут решающую роль. С тех пор почти вся моторная авиация стала летать на таких отшлифованных гребешках.

А наука сделала из этих фактов свои выводы: своеобразный парадокс чистоты поверхности. Да, гладкое лучше в обычном смысле. Но для многих деталей и условий их работы за каким-то пределом наступает явление обратное: сверхгладкое оборачивается вдруг не в пользу, а во вред. Происходят разрывы смазки между чересчур гладкими поверхностями, происходит слипание -› всякие казусы. Для разных деталей и для разных условий работы наступает свой предел, когда уже не нужно, невыгодно и даже вредно дальнейшее приглаживание гребешков. Главное, не нужно. Напрасная трата сил и времени - гладить до бесчувствия.

А как знать, где этот предел, за которым начинаются всяческие шутки излишней чистоты? Исследователи гребешков и выискивают теперь то, что называют они «оптимальной шероховатостью». Самая выгодная, экономичная поверхность, вполне и совершенно гладкая, но не переглаженная сверх меры. Очень тонкая и разумная дозировка гладкости.

Стоило затем и в тракторной промышленности всерьез заняться гребешками, как сразу изменилась картина. Некоторые детали тракторного двигателя стали отделывать немного грубее - оставляли чуть покрупнее гребешки на поверхности. И что же? .. Надежность работы двигателя заметно повысилась. А на заводах отпала необходимость в последних отделочных операциях, наиболее хитрых и кропотливых. Целые шеренги сложных дорогих станков можно было убрать из поточных линий. Они оказались просто ненужными. Вот что такое - найти «оптимальную шероховатость».

Новая возможность открывается в связи с этим перед техникой наших дней: предсказывать поведение деталей.

- Предсказывать? Что это значит - предсказывать? - спрашивал главный конструктор Георгий Иванович своего заместителя. И сам же, не дожидаясь, отвечал: - Это значит измерять и измерять.

Важное решение созревало за таким обменом мыслями.

Завод выпускает точный измерительный инструмент. Всевозможных видов, всевозможного назначения; Он на то и создан был в дни первой пятилетки здесь, на подмосковном пустыре, под шум и гомон комсомольских субботников, чтобы оснащать индустрию страны средствами точного измерения. Производственный город из кирпича, бетона и стекла, погруженный в тенистый, благоухающий сад.

Десятки и сотни разных инструментов, приборов, контрольных автоматов научился изготовлять завод за прошедшие двадцать лет. От самых массовых и ходовых до самых изощренных и редких, И все - для измерения размеров, для наружной геометрии вещей. И вот теперь, в дни двадцатилетия завода, когда шла уже пятая пятилетка нашего календаря, возникла беспокойная мысль: а не пришло ли время сделать заводу новый шаг? Подумать о средствах измерения чистоты поверхности, о гребешках, об этой новой геометрии нашего века. Важный, ответственный шаг, который надо очень взвесить и на который надо очень решиться.

Измерительные приборы обладали почти таинственной властью над делом изучения поверхностных гребешков. Откровением были на производстве первые микроскопы Линника, приподнявшие завесу над видимой гладкостью вещей и позволившие определять высоту отдельных неровностей. В изумление приводили аппараты, способные записывать невидимый профиль поверхности. И уж совсем действовал на воображение некий прибор под названием «профилометр Аббота».

В то самое время, когда фирма Крайслер отчаянно билась над загадкой стуков в своих машинах, в ее дирекцию пришло странное послание. «Могу сконструировать прибор, который будет точно и быстро математически оценивать профиль поверхности», - лаконично сообщал техник Аббот из Мичигана. Что это, деловое предложение или шарлатанство? Долго гадать не приходилось, и фирма пошла на риск.

Аббот не обманул надежд. Только с его прибором в руках американские инженеры смогли покончить со стуками в автомобилях и взять приступом такой необычайной тонкости метод отделки, как суперфиниш.

Техник из Мичигана хорошо понял всю выгоду своего изобретения. И вскоре в маленькой подвальной комнате, где помещалась его мастерская с двумя старичками рабочими, заварилось прибыльное дело. Профилометры, как чрезвычайная редкость, были на строгом учете в странах обоих полушарий. Даже спустя десяток лет в специальной литературе тщательно отмечалось: «По нашим сведениям, на практике применяется около ста двадцати профилометров. Из них несколько в Англии».

Это было еще до войны, когда главному конструктору и его заместителю пришлось увидеть впервые один такой прибор, выписанный из-за океана. Действительно, стоило только поводить специальным щупом по поверхности металла, как прибор давал уже математический подсчет высоты невидимых гребешков. Заморская новинка в темно-коричневом ящике с двумя циферблатами.

Аббот был готов присылать такие ящики еще и еще. Он требовал взамен только одного: золота. Тысячи и тысячи золотых долларов за каждый экземпляр. Ларчик изобретателя чего-нибудь да стоил!

А после войны никому не известный инженер принес на завод такой же прибор своей конструкции, вскоре завоевавший себе широкую популярность под именем «профилометра Киселева». Первая демонстрация состоялась в заводском конференц-зале, и все столпились вокруг длинного стола, покрытого зеленым сукном, на котором молодой изобретатель с деловитой сноровкой и твердой решимостью в лице провел сеанс быстрого анализа разных поверхностей. Он многое упростил в своем приборе по сравнению с американским, сделал его портативнее, стремясь проложить ему дорогу на заводы, в цеха. И все же электрическое сердце прибора загадочно билось там, на столе, в глубине футляра-чемодана, поражая людей непосвященных своей строгой недоступностью.

Помнится, один из начальников цеха, старый производственник, взглянул тогда на главного конструктора, как бы ища у него объяснений, и сделал красноречивый жест: «Ну и чертовщина!»

А теперь вот им самим здесь, на заводе, надо было вплотную заняться этой «чертовщиной». И влезать в нее, задаваясь самой трудной целью. Создать новый прибор еще небывалой чувствительности, который вытаскивал бы самые мельчайшие гребешки из их микроскопического мира. И не только подсчитывал их, но и записывал бы, рисовал с таким увеличением, чтобы можно было легко и удобно производить над ними всяческие исследования и измерения. Вот на что им предстояло решиться.

Никто их не заставлял браться за все это. Не было ни приказов, ни постановлений. Они сами увидели то, чего требует время, и сами над этим задумались. Мало ли людей, сидящих в проектных и конструкторских бюро, которые готовы думать и творить только по указке, по предписаниям: «Сделай то-то…», «Разработай это…» А если самому, по собственному побуждению, когда видишь, что нужно было бы что-то другое, новое? Сам-то можешь ты предложить, доказывать, защищать? Свойство для всякой живой работы весьма немаловажное, хотя и несет оно с собой не очень-то много спокойствия и удобств. И мы сумеем еще в этом убедиться.

Конструкторский отдел. Высокий длинный зал со сводом - словно светлое небо. Белые стены, молочно-белые шторы на окнах, белые полотнища чертежей на огромных досках, поднятые, как паруса. Человек тридцать наполняют сдержанно-приглушенным движением и чуть заметным общим гулом эту заводскую гавань: конструкторы, техники, чертежники, деталировщики, калькировщики, старшие и младшие, конструкторы групповые и просто конструкторы..,