На исходе пятого или шестого «окошечка» удалось все-таки восстановить режим. Макет заработал. Но вот что еще оказалось. Увеличение сигналов резко упало. Они строили все на увеличение в сто тысяч раз и добились его, когда испытывали по отдельности, а теперь в целом, в собранном виде макет не в силах был выжать даже половину. Сорок тысяч - и никак не больше. Вот тебе и победа!

Сорок тысяч - это ведь уровень того самого английского прибора под стеклянным колпаком. Вполне солидный уровень, между прочим. Уж не смириться ли?

- Тогда лучше идти подметать улицы, - тихо сказал Александр Иванович и поправил двумя пальцами, как рогулькой, очки.

И началось опять. Поиски и раздумья. Часы отчаяния и минуты надежд. И действительно мелькало порой: вот же есть счастливые, безоблачные профессии, например - чистильщик сапог: никаких терзаний, раз, два - и готово.

Марк смотрел иногда на макет долгим, пристальным взглядом, почти враждебно. Что она хочет, эта электроника? И как ее обуздать, заставить?

И вот однажды утром он, Марк, принес в лабораторию маленький лист с каракулями небрежно набросанной схемы. Принес и протянул Александру Ивановичу, своему учителю, повторяя его собственную любимую фразу:

- Я думаю, так…

Александр Иванович посмотрел и даже привстал из-за стола.

Это была очень верная идея. Как можно восстановить мощь усилителя, не прибегая к сложному вводу дополнительных ламп. Марк все разыграл с помощью лишь небольших катушечек сопротивления. Изящный по своей простоте дебют молодого исследователя. Путь к ста тысячам как будто расчищен. Еще одно из тех малых ежедневных открытий, какие сопровождали не раз дни рождения нового прибора.

Наступил все-таки этот момент: первая демонстрация прибора. В готовом виде, при полном облачении. После всех испытаний, опытных, предварительных, повторных, контрольных, - первый показ. Так сказать, для «своих». Правда, Александр Иванович норовил все время вставить словечко «пробный показ».

На массивном столе обтекаемой формы возвышалась стойка с подвешенной коробкой мотопривода. Торчал вбок вытянутый палец датчика. В наклонной части стола поблескивали кнопки и рычажки управления, глядели из-под стекла белые шкалы со стрелками и широкая полоса ленты для записи гребешков. А вся электроника вместе с сетью проводников и вспомогательных устройств ушла туда, в нутро стола, в глубокое спокойствие. В общем, по виду не то какой-то замысловатый шкаф, не то холодильник.

На демонстрацию стали съезжаться во второй половине дня. Приехали гости с завода, кое-кто из конструкторов во главе с Георгием Ивановичем. Приехал главный инженер Иван Алексеевич. Зашел заместитель директора института. Сбор достаточный, но будто ждали чего-то еще, бросая взгляды на Александра Ивановича. Как-то так ощущалось, что нужно, чтобы именно он начал, ну, хотя бы вопросом.

- Кажется, пора? - сказал он, поправив очки и оборачиваясь к Георгию Ивановичу.

Тот слегка кивнул.

Клейменов встал перед пультом прибора. Сейчас только он один должен провести всю процедуру измерения. Ведь так и будет, что именно механики самостоятельно станут пользоваться прибором для своих целей. Вся электрика, уйдя туда, в глубину массивного стола, скрылась от взоров, оставив снаружи лишь то, что понадобится именно механикам для производства измерений: датчик с иглой, мотопривод, аппарат записи и шкала математического подсчета, да еще вот этот несложный пульт управления с пусковыми рукоятями и рычажками.

Клейменов потер машинально руки, словно умывая их, и развел в стороны, как дирижер перед первым тактом: приготовиться! Включил ток. Красная сигнальная пуговка зажглась на пульте.

Ничего еще не произошло. Только стоявшие вокруг зрители сдвинулись чуть плотнее. Но вот как будто что-то затеплилось там, внутри прибора, не то похоже на легкое движение, не то какой-то тихий звук. Знаете, как бывает в радиоприемнике, когда его включишь и разогреваются лампы. Ничего еще нет, но прибор уже живой.

Георгий Иванович извлек из коробочки с мягкой подстилкой блестящую металлическую плитку и, держа осторожно двумя пальцами, протянул Клейменову. Тот взял так же осторожно двумя пальцами, тщательно протер зеркало плитки замшей. Образцовая плитка, со строго аттестованной поверхностью: двенадцатый класс чистоты. Один из высших классов. Под ее зеркалом прячутся гребешки-невидимки уже меньше десятых долей микрона. Такая поверхность блестит на частях автомобильных двигателей, на шейках коленчатых валов, на быстроходных подшипниках… Образцовая поверхность, многократно проверенная, ляжет сейчас под иглу прибора - и что-то он покажет?

Клейменов легонько, очень легонько опустил кончик датчика на поверхность плитки, словно иглу патефона на чрезвычайной хрупкости пластинку. Внимание! Снова невольный дирижерский жест руками - и он включил мотопривод. Бесшумно и плавно, едва заметно для глаза, потянуло механическое плечо механический палец с алмазным коготком. Где-то там, за границами видимости, незримый кончик иглы поплыл по незримым гребешкам.

Клейменов быстро обменялся взглядом с Гордеевым, и у того слегка проступила его странно кроткая улыбка. Они были довольны, как действует их механическая часть. Посмотрим, что дальше.

Прежде всего решили проверить этот капризный математический аппарат. Клейменов повернул рукоять на пульте, и стрелка на шкале математического подсчета тотчас тронулась с места и поползла, поползла слева направо. Десятки, сотни решений проделывал там мгновенно электронный математик, возводил в квадрат, складывал, делил, извлекал корни… И тут же без запинки выдавал на продолговатой шкале итог подсчета: среднеквадратичную высоту всех ощупанных гребешков.

Стрелка показала цифру на верхней шкале, Георгий

Иванович взглянул на нее и удовлетворенно хмыкнул. Точно! Двенадцатый класс!

Пришла очередь Александра Ивановича и Марка быстро обменяться взглядом. С прямой откровенностью посмотрела Мила на заводских гостей: «Видали?»

Но самое-то главное было еще впереди: запись гребешков. Как покажет себя уже не математик, а тот необыкновенно чуткий рисовальщик, на которого они возлагали столько надежд?

В лабораторию нет-нет, да и заглядывали новые лица. Тихонько приоткрывали дверь и осторожно, как можно незаметнее вступали в комнату, чтобы не нарушить течения генерального опыта. Конструкторы лабораторного бюро Можаев и Федоров, монтажник Федосеев - всем было сегодня дело до того, что происходило в лабораторной комнате. Механики Ерохин и Малафеев протиснулись вперед, поближе к прибору. Ведь эта стрелка, плавно скользящая по шкале, и это перо, совершающее запись, - это ведь их работа. С поисками, срывами, размолвками. Как же теперь не посмотреть! Каждый из присутствующих имел свое отношение к прибору, и каждый по-своему переживал сегодняшний показ.

Итак, демонстрация записи.

Клейменов вновь наставил иголочку на поверхность плитки. Переключения сделаны. Сейчас пойдет.

Еще теснее обступили они прибор. Взоры всех устремлены туда, где на столе прибора за стеклянным щитком медленно проплывает широкая разграфленная бумажная лента, а над ней в настороженной готовности склонен клюв записывающего пера.

И вдруг - смотрите! - перо чуть дрогнуло, сдвинулось с места и широко махнуло в сторону. Несколько маленьких зигзагов - и взмах в другую сторону. И дальше и дальше, взмахи туда и сюда, и по дороге еще целая серия мелких движений, как затейливый росчерк у старательного писца. А вслед за пером протягивалась по бумаге причудливая зубчатая линия, чередующиеся друг за другом острые пики и впадины.

- Вылезает! - нарушил чей-то голос напряженную тишину в комнате.

То, что нащупывал там алмазный коготок на поверхности плитки, электронный рычаг немедленно вытаскивал своим мощным длинным плечом наружу, толкая и размахивая пером.