С тревогой следил Клейменов за тем, как бьется безуспешно над сплавом Виктор Павлович. Кротко-насмешливая улыбка не сходила с его лица. А раз Виктор Павлович улыбается так во время работы - значит, дело неважно.

«Неужели скажет сейчас - не могу?!» - с ужасом думал конструктор.

Отказаться от бериллиевого сплава? Но отказаться нельзя. Только такой сплав может оградить подвес иглы от намагничивания. Таково было безусловное требование Боярова, вытекающее из этих самых «электрических соображений». И они, механики, должны сейчас это требование выполнить обязательно. Тяжелая, но необходимая дань содружеству.

- Виктор Павлович! - мог только умоляюще взывать Клейменов.

А слесарь все так же странно улыбался, но не бросал работы и не говорил «не могу». Только чаще чем обычно выходил покурить и был неразговорчив.

Он решил взять упрямый кусочек планомерной осадой. Его верстак превратился в целое опытное поле, на котором холмиками возвышались разные абразивные порошки, смеси и составы, им самим придуманные, сменялись доводочные плиты разного свойства, выстраивались разные баночки и склянки со всевозможной смазкой… Он искал, экспериментировал за своим рабочим столом, этот слесарь-лекальщик, чтобы вылепить из неподатливого металла крохотную призму-блошку, столь нужную для механического осязания прибора. Мелочишка, без которой нельзя осуществить большой замысел.

И однажды Клейменов увидел: на лице слесаря нет уже больше этой пугающей улыбки. Он был теперь очень сосредоточен и, колдуя над плитой, притирал и притирал, строго поджав губы. Ага, кажется, пошло! Виктор Павлович что-то нащупал.

Клейменов повернулся и тихо отошел, чтобы не спугнуть то зыбкое, но обещающее, что творилось сейчас под чуткими, настороженными пальцами лекальщика.

… А пока этот рабочий человек отдавал себя целиком задуманному делу, сражаясь с десятком непредвиденных мелочей, как же там, на министерских этажах, решалась судьба самого прибора? Что же все-таки будет с объединением усилий?

Георгий Иванович писал очередную бумагу. «Туда», - говорил он, указывая значительно пальцем вверх. Писал все о том же приборе, о лаборатории института. Аргументировал, доказывал целесообразность, просил. На эту последнюю бумагу главный конструктор опять возлагал сильные надежды.

Вот он лежит, последний вариант датчика, на столе Клейменова. Длинный механический палец в черном футляре, как в перчатке, с алмазным коготком на конце. Механический палец, готовый ощупывать поверхность, вызывая на свет ее скрытый, невидимый микропрофиль.

Тоненькие проводочки торчат с другого конца датчика, готовые передавать сигналы от гребешков куда-то дальше, туда, где должно происходить увеличение, запись, математический подсчет. Но дальше ничего еще не было. Нервные нити прибора, оборванные, никуда не. ведущие. Они словно протягивали свои тоненькие лапки: присоедините же нас к чему-нибудь!

А к чему присоединить? Нет еще ничего из электрической части прибора. И нельзя еще проверить, как же действительно сигналит такой датчик, что может рассказывать он о гребешках. Лаборатория Боярова по-прежнему закрыта для конструкторов завода, и все их усилия повисают пока в воздухе, так же вот, как эти оборванные тоскующие проводочки.

Досадно, конечно. И все же не это терзало сейчас Клейменова больше всего. Новая забота заслонила для него все остальное.

Допустим, датчик они имеют. Но не только от него зависит механическое осязание прибора. Необходимо еще одно важное звено.

Чтобы ощупать поверхность, мы гладим ее пальцем, водим туда и сюда. Работа руки, плеча дает нам это движение. «А что же должно быть в приборе? Какое же здесь нужно плечо, чтобы двигать датчиком, этим механическим пальцем? Какое же?» - спрашивает себя уже в который раз Клейменов.

Есть приборы, у которых датчик с иглой берется прямо в руку и рукой же перемещается туда и сюда - ну, как водят электропаяльником за рукоятку. Но это в относительно грубых приборах. Высокая точность требует другого. Человеческая рука тут уже не годится. Она чересчур нервна, своевольна, эта человеческая рука. То может дрогнуть, то потянуть быстрее или медленнее, то изменить наклон иглы… И картина микропрофиля уже смазана.

Нет, тут необходимо плечо, которое тянуло бы датчик с иглой безукоризненно. Мягко, плавно, ровно. Без рывков, без отклонений. Всегда одинаково. Плечо механическое, какой-то особо нежный и в то же время вполне надежный, верный механизм.

И сколько уже Клейменов бьется над этим, а решение не приходит. Минуты, часы отчаяния бесконечно тянулись за его конструкторским столом, хотя со стороны никто этого и не замечал. Он, казалось, все перебрал, что только могло быть подходящим.

Ползун, снующий в жестких направляющих подобно поршню в насосе. Принцип, хорошо известный в технике, зарекомендованный. Авторы других приборов не раз его применяли. Пусть он тянет и у них датчик с иглой туда и обратно. Жесткое механическое плечо.

Клейменов все это очень удачно разрисовал на чертеже. Но едва идея ползуна перешла с бумаги на материал, как началось самое досадное. В экспериментальном цехе постарались, не пожалели сил, чтобы оформить ползун в наилучшем виде. И все же… Дрожь! Легчайшая, едва заметная, но несомненная дрожь пронизывала механизм, как только он принимался тянуть за собой палец с алмазным коготком. Движение было строго прямолинейное, как и требовалось, а дрожь портила все дело. И от передачи мотора, и от колебаний иглы, скачущей по гребешкам, рождался там, внутри ползуна, предательский зуд сотрясений. Лихорадка, поражающая все измерение.

- Играет, - с насмешкой говорил Виктор Павлович.

Где-то в ползуне, в точках касания и скольжения, в каких-то мельчайших зазорах, идет незаметная игра, - и вот уже тихая, чуть пробивающаяся волна вибраций.

Вибрации всегда угрожали приборам для измерения гребешков. Профилометры, профилографы - тонко чувствительные организмы. И чем больше хотят поднять их чувствительность, тем опаснее становятся вибрации. Вибрации внешние, вибрации внутренние в самом механизме. Борьба с ними длилась иногда годами, от прибора к прибору, от одной конструкции к другой, упорная, изощренная борьба, в которой так и не удавалось одержать решающую победу. Сколько великолепных замыслов потонуло в этой дроби едва заметных сотрясений! Стали уже раздаваться голоса, что при очень высокой чувствительности вибрации вообще сделают измерение невозможным.

Вот что, оказывается, грозит их прибору с увеличением в сто тысяч раз: вибрации. Клейменов только сейчас почувствовал это с полной силой. Вибрации сметут все их ухищрения и с чутким подвесом иглы, и с тонкой электрической сигнализацией. Вибрации. Как их избежать, как погасить этот лихорадочный зуд в механизме?

Все попытки подправить, отделать ползун, еще тщательнее притереть его скользящие поверхности не давали заметных улучшений. Даже рука слесаря Гордеева оказывалась тут бессильной перед всепроникающей назойливостью вибраций.

Нельзя было избавиться от них, они преследовали неотступно. Клейменов шел по цехам, попадал на сборочные участки, к испытательным стендам, и всюду - в машинах, в станках, в аппаратах - мерещилось и лезло с навязчивостью: вибрации. Даже дома за семейным столом вдруг находило. Жена выбивает пальцами дробь зачем-то. Нарочно, что ли? Витька, мальчонка, дрыгает ножками в кроватке так, что все кругом дрожит. Что же, и дома нет от этого покоя?

Идею ползуна, очевидно, надо было отбросить. А что другое?

Поиски и пробы сменялись поочередно. Настоящий конструкторский розыск с длинной цепью технических улик и вещественных доказательств. И не будем сокрушаться о том, сколько ушло на это времени. Это время никогда не бывает потерянным.

Еще один способ тянуть механический палец с иглой.

Плоскопружинный параллелограмм. По внешнему виду это нечто вроде качелей, где к перекладине на двух плоских пружинах подвешен стержень, который и тянет за собой датчик. Плоские пружины почти не знают вибраций. Поэтому ведущий стержень и может ходить на них совсем плавно и мягко, покачиваясь, как на качелях. Здесь нет ни трения, ни зазоров, из-за которых рождаются обычно всякие шумы и тряска. Очень плавный механизм. Его стали применять в разных приборах - там, где нужен особо легкий, мягкий ход.