Он ходил сосредоточенный, колкий, словно сам наэлектризованный напряжением поисков и борьбы.
В один из таких вот дней на столе лаборатории резко прогудел звонок внутреннего телефона.
- Боярова в дирекцию! - отчеканила трубка с той великолепной определенностью, какая пленяет нас всегда при изображении, ну, скажем, командного пункта дивизии.
Александр Иванович поспешил в дирекцию, в центральный корпус, где на третьем этаже в обширной приемной справа и слева два больших глубоких, как шкафы, тамбура хранят солидную тишину. Там, за ними, - кабинеты директора и его заместителя.
Так вот в чем дело… Институт выполнял важное задание: разработка специальной аппаратуры для одной из строящихся крупнейших гидростанций. Задание по утвержденной программе, по спущенным планам. Лаборатория номер шесть также имела по этим планам свое задание, и в комнате у Боярова приходилось все время распределять усилия между прибором и основной работой. И, конечно, всегда в ущерб прибору. Он-то был посторонним гостем. Теперь же положение обострялось. График плановых работ жестко сокращался. Темпы, тем-пы! Все подчинить скорейшему выполнению программы. Лаборатории срочно надлежит…
А как же с прибором для исследования гребешков? С прибором, в который уже столько вложено сил и труда, с которым еще столько нерешенного там, в лаборатории! Неужели так все и оставить, бросить на ходу?
Никто не сказал, что нужно бросить, что работа над прибором прекращается. Есть же указание: «Оказать помощь заводу»…
«Оказать помощь» - как это понимать? И каждый понимал по-своему. Оказать помощь - значит оказать помощь. Но это не значит, что работу над прибором надо включать в план. Об этом же ничего не сказано. Значит, можно и не включать. Ну, а если работы, идущие по плану, начнут вытеснять работу над прибором, кто же виноват? И какой вес могли иметь тут деликатные протесты научного сотрудника Боярова? Да и вообще говоря, когда человек проявляет в чем-то слишком большую заинтересованность, личную заинтересованность, не есть ли тут что-то, а?
…В настороженно-неловкой позе на кончике кресла сидит Александр Иванович в другом кабинете, у заместителя директора по научной части, и ждет: может быть, он найдет способ как-нибудь помочь? Заместитель директора смотрит на него из-за своего стола добрым, сочувственным взглядом. Он понимает его положение, но что же можно сделать? План есть план.
- Попробуйте как-нибудь продолжить, параллельно. В свободное окошечко…
Александр Иванович уходил из административного корпуса по длинному коридору, мимо ряда дверей. Вот как все обернулось, неожиданно и резко. А он-то придумал, когда спешил сюда, не зная, что его ожидает, - придумал, как можно еще защитить прибор от колебаний осветительной сети. Еще задержать парочку процентов. .. Но что теперь со всем этим будет?!
- Придется это убрать, - сказал он, войдя в лабораторию и кивая на обнаженные части макета. - Приготовьте столы. Нам поручили…
Марк и Мила молча приняли новость. Медленно оглядывали они монтажные панели. Лампы, катушечки, квадратики конденсаторов… Аккуратные, деловитые вещицы, принесшие им столько хлопот, огорчений и потому-то, вероятно, ставшие как-то по-своему близкими. Неужели все это так и оставить?
За окном лаборатории звонко, не стесняясь, стучала весенняя капель. Вот и опять приходится нам отмечать смену сезонов на дворе.
«ОКОШЕЧКО»
Каждый день и каждый час особенно дорог - наконец-то выкроилось «окошечко».
Почти все лето было сплошь занято неотложной плановой работой. Срочно, по графику. И уже совсем другие опыты заполняли внимание, волновали людей лаборатории.
Но вот перерыв, и Александр Иванович объявляет: можно вернуться к прибору. Открывалось «окошечко».
Каждый раз переходить от одного круга вещей к совсем другому, заново настраиваться. Но что поделаешь: для прибора им оставались только эти всё более редкие, почти тайком выкроенные «окошечки».
В тесной лаборатории становилось тогда еще теснее. Приезжал Клейменов, приезжал слесарь Гордеев с набором своих ювелирных инструментов. С завода привезли стол для прибора, с массивной тяжелой плитой и стойкой, с пустыми еще глазницами для циферблатов и указателей. Привезли и мотопривод, в котором содержалось то самое эластичное механическое плечо в виде «двойных качелей».
Все торопились воспользоваться «окошечком»: когда-то оно еще будет? И снова по столам и монтажным панелям расставлялись, раскладывались органы и суставы будущего прибора. Механические и электрические. Их связывали вместе, проверяли, как они действуют друг на друга, как один находит свое продолжение в другом. Механический палец с механическим плечом. Плечо - с электронным сердцем усиления. Сердце - с электронным мозгом подсчета. Или сердце - с рукой-пером механического художника, рисующего картину гребешков.
Опыт за опытом, переделки и снова проба за пробой беспрерывно сменялись в их совместных усилиях, механиков и электриков, создать единослитный, четко действующий организм.
Эксперимент был еще далек от завершения, еще некоторые узлы упорно сопротивлялись окончательной наладке, и в макет приходилось вносить то одно, то другое изменение, а люди уже думали о том, что будет с прибором завтра. На разных участках и института и завода исподволь готовилось производство его первых опытных образцов. А то ведь если ждать, когда закончится полностью весь эксперимент, до последнего винтика и до последнего проводочка, и только потом по окончательно отработанным схемам и чертежам приступать к изготовлению, - сколько же это еще займет? Сократить разрыв, сэкономить время - на этой мысли особенно настаивал Георгий Иванович.
Он приезжал в лабораторию и на все уже глядел с точки зрения будущего готового прибора. Смотрел на развороченный макет, на этот электрический хаос и придирчиво спрашивал:
- И это все пойдет внутрь? Как же там разместится?
Смотрел на бесчисленные переделки электромагнитной системы датчика, на то, как Клейменов и Марк без устали перебирали то разные якоря (и по материалу и по толщине), то меняли зазор между якорем и катушка-ми, то брали обмотку разного сечения, добиваясь максимального эффекта, - смотрел на все это и настойчиво повторял:
- Надо же на чем-нибудь остановиться. Давайте, давайте скорей последний образец. Мы на заводе изготовим.
- Терпение, - защищался Александр Иванович. - Необходимо еще испробовать. Еще немножко…
А после, когда удалось вырвать датчик из лабораторных сетей, Александр Иванович, в свою очередь, стал названивать главному конструктору:
- Скоро ли готово?
- Позвольте, вы сами-то нам дали три дня назад.
- Но у меня окошко!.. - стонал в телефон голос Александра Ивановича.
Все теперь должно было поспеть в «окошко», рассчитываться на «окошко», укладываться в «окошко». Георгий Иванович направил к Боярову заводского радиотехника, чтобы тот смотрел и изучал электрическую кухню прибора. Придет время - надо будет выпускать уже производственную серию силами завода, с помощью той самой заводской электролаборатории в длинном темноватом помещении, похожем на коридор, и не повторять же у себя все детские болезни первого экземпляра! Технологи завода приезжали на опытный завод института, чтобы вместе обсудить вопросы производства будущего прибора, вопросы объединения и разделения труда. Конструкторы института приезжали на завод, чтобы также заранее, по возможности, обо всем договориться. Расчет дальнего прицела.
Дверь в комнату лаборатории всегда решительно растворялась, когда входил конструктор Федоров. И все уже знали: сейчас будет спор. По его чертежам готовили электрическую начинку прибора, собранную в отдельные блоки. Блок - это уже не макет, а вполне законченная вещь, отработанная, отделанная, в аккуратной металлической упаковке, где все уже конструктивно продумано- и общие габариты, и компактное размещение деталей, и возможности доступа к ним в эксплуатации и в ремонте, и способы крепления, вплоть до выхода наружу головки какого-нибудь шурупа… За все это конструктор Федоров отвечал, страдал душой и готов был яростно сражаться. Он - как меж двух огней. Лаборатория предъявляет ему свои, электрические, соображения. А завод - свое: учтите заводскую технологию, дайте такую конструкцию блоков, чтобы мы сами смогли потом изготовлять их в серийном производстве.