Значение мыслей, высказанных в «Философическом письме», стократ усилено и подтверждено логикой личного нравственного поведения, холодным мужеством, личным достоинством, верностью понятиям чести, вынесенным из лет молодости.

(Надежда Николаевна Шереметева)

Когда обращаешься к прошлому, то оно подчас ставит нас в тупик, так как неожиданно открывает такие характеры, которые кажутся безнадежно исчезнувшими из современной жизни. И ты стоишь в недоумении, не зная, как подступиться и к самому характеру, и тем более к тому, чтобы попытаться рассказать о нем. Именно об этом я подумала, вспоминая о Надежде Николаевне Шереметевой. Ее как корреспондентку автора «Мертвых душ» упоминает в своей работе «Гоголь» В. Набоков.

Обдумывая жизнь, юноша Белинский писал своему другу о «необходимости просвещать свой разум, образовывать сердце... возвышать свою душу». Однако есть такие натуры, у которых это все происходит естественным путем — таким же органичным и естественным, как потребность дышать и видеть. У Надежды Николаевны Шереметевой было «образованное сердце» и «возвышенная душа».

Одно это должно было бы заставить нас внимательно вглядеться в ее черты, в ее жизнь. Впрочем, видимо, мы об этом бы и не узнали, если бы не свидетельства ее многочисленных друзей, среди которых были В. А. Жуковский, П. Я . Чаадаев, Н. В. Гоголь, поэт Н. М. Языков, архиепископ Филарет, молодые Аксаковы, декабрист Иван Дмитриевич Якушкин. Впрочем, сказать, что Якушкина и Шереметеву связывали дружеские и родственные чувства (он был женат на ее дочери Анастасии) — значит ничего не сказать. Пылкое восхищение, глубокая душевная связь длилась у них почти тридцать лет и закончилась лишь с ее смертью.

Кто была эта женщина? Ответить на этот вопрос кажется затруднительным. Она не была ни политическим деятелем, ни поэтом или писательницей, ни ученым, ни философом, ни актрисой, ни художницей. Однако Надежда Николаевна обладала поистине удивительным даром — она умела создавать самую эфемерную и могущественную силу на свете — силу общественного воздействия.

Вскоре после выступления на Сенатской площади 14 декабря 1825 года в Москве начались аресты, и Надежда Николаевна, теща Ивана Дмитриевича Якушкина, отчетливо понимая неминуемую участь любимого зятя, спешно вызвала из своего имения управляющего Якова Игнатьевича Соловьева, преданного и надежного человека, чтобы он перевез из смоленского имения Якушкина все его бумаги и спрятал их под полом ее кабинета в Покровском. «Верный слуга и преданный друг Надежды Николаевны с точностью выполняет поручение и затем долгие годы, до самой ее смерти, хранит эту тайну»[173].

Так началось «соучастие» Шереметевой в деле декабристов. Казалось бы, лицо частное, она доказала, как может личность влиять на ход событий.

Механизм формирования общественного мнения нам показал Лев Толстой в романе «Война и мир». Салон Анны Павловны Шерер изображен им как подобие некой рыночной общественной площади, где совершаются торговые сделки, узнаются последние цены на самые разные имущества — движимые и недвижимые: от политических новостей до ожидаемых скорых наследств.

По-иному Толстой рисует Ахросимову — «даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотою обращения... Все без исключения уважали и боялись ее». Толстой особо отмечает, что «Мария Дмитриевна всегда говорила по-русски». По-русски она и говорила всем неуютную и резкую правду, о которой всегда лишь перешептываются по углам. Ахросимова — тоже в своем роде генератор общественного мнения, но мнение это всегда самобытно, связано больше всего со здравым смыслом, народным мироощущением, простой мерой вещей.

Шереметева, которая, как и Ахросимова, тоже говорила почти всегда по-русски и совершенно «свое», пожалуй, представляет третью ипостась общественного мнения. Не рыночная суета (как в салоне Шерер), не ясность здравого рассудка (как у Ахросимовой), который часто парит над общественными увлечениями, по особая чувствительность к болевым точкам современной жизни, нравственная одаренность, которая заставляет человека постоянно ощущать чужую боль как свою, идти на помощь ей, где бы в ней ни нуждались и чего бы это ни стоило. Искать в людях «нравственное благородство века» — вот что было основой личности Надежды Николаевны Шереметевой, которая в этом часто шла наперекор «идолам площади», толпы, если вспомнить образ Френсиса Бэкона. И если посетители салона Шерер в толстовском романе были людьми «публичными», (вспомним выражение русскою историка С. М. Соловьева!), то Надежда Николаевна, несомненно, была человеком «общественным». Несомненно, что именно она стала важным катализатором общественного мнения, которое создавало поддержку декабристам,— несмотря на осуждение их во всех салонах шереровского толка и неодобрение людьми, подобными Ахросимовой, ибо с высот здравого смысла понять их было трудно. Как сказал один остроумец: если французская революция совершилась потому, что третье сословие захотело получить привилегии дворянства, то восстание декабристов ставило своей целью — освободиться русским дворянам от единственной привилегии — владеть крепостными крестьянами. Отношение к декабрьскому восстанию 1825 года и к его участникам — вот что было в то время «мерой нравственного благородства века».

Надежда Николаевна родилась еще в царствование Екатерины II — в 1775 году, в старинной дворянской семье Тютчевых. Ее брат Иван Николаевич, отец будущего поэта Федора Тютчева, из всех сестер был близок именно с Надеждой, и дружба их продолжалась всю жизнь. Все детство «юная Надинька» (так звали ее до седых волос) провела в тютчевском именин в селе Овстюг Брянского уезда Орловской губернии — впоследствии оно будет принадлежать ее племяннику — Федору Ивановичу Тютчеву. Она вышла замуж за Василия Петровича Шереметева, который был двоюродным внуком знаменитого фельдмаршала Б. П. Шереметева — Пушкин в «Полтаве» назвал его «Шереметевым благородным». Он владел имением Покровское в Рузском уезде Московской области, бывший моряк — он много путешествовал, получил хорошее образование, и его брак с Надеждой Тютчевой был счастливым, но недолгим. Так во всяком случае пишет об этом внук Параши Жемчуговой, владелец родовых шереметевских усадеб — Кусково и Останкино, бытописатель обширной шереметевской семьи: «Счастливая их жизнь прекратилась разом, роковым ударом. Надежда Николаевна куда-то выехала из Покровского, чуть ли не для того, чтобы навестить тетку... В ее отсутствие Василий Петрович отправился в соседний Михайловский лес. Возвращаясь оттуда и уже въезжая в Покровское, на спуске с горы, тройка подхватила, разнесла экипаж и убила его на месте. Его довезли в Покровское уже без признаков жизни. Дали знать Надежде Николаевне, она прискакала как безумная, увидела ужасную действительность и сама была на краю погибели. Характера Надежда Николаевна была страстного, необузданного. Тютчевская кровь в ней сказалась. Умная, живая, с неукротимыми порывами, ревнивая и притом горячего, пламенного сердца, но властная и не любящая преград, она, к счастью... начала борьбу с собой, ради собственного самоусовершенствования. Нелегко ей давалась эта борьба... Вообще Надежда Николаевна была личность в высшей степени привлекательная и интересная. Стоя во главе семьи, хозяйка Покровского, окруженная своими детьми, она сделалась средоточием многосложных сношений, имевших частые и ближайшие соприкосновения с известным движением, закончившимся 14 декабря 1825 года»[174].

Василий Петрович погиб сорокатрехлетним в 1808 году, оставив вдову с тремя детьми; младшей Анастасии не исполнилось и двух лет[175]. Старшие дети — дочь Пелагея шести лет и сын Алексей восьми также были еще невелики. Мы совсем не располагаем сведениями, как провела Надежда Николаевна первые, самые тяжелые годы вдовства, уезжала ли из Покровского во время Отечественной войны 1812 года. Но зная ее общительный и родственный характер, можно предположить, что многочисленная родня и со стороны Тютчевых, и со стороны Шереметевых оказала ей поддержку.