Составитель «Выписи», однако, прямо указывает причину опалы Патрикеева, передавая подробно, как Вассиан пытался отговорить великого князя от развода и новой женитьбы. За брак, скрепленный церковью, Патрикеев выступал не как консерватор («аще Бог сочетает, человек да не разлучает»), не признающий за человеком права нарушить установление. Он отстаивал не обычай, а неприкосновенность высшего нравственного закона, которому подчиняются все люди, — независимо от того места, какое они занимают на общественно-социальной лестнице: и царь, и боярин, и простой крестьянин.

Не закон должен подчиняться власти, а власть, пусть даже самая высокая — царская, должна подчиняться закону — в этом состоит смысл борьбы Патрикеева и его единомышленников. Великий князь «исполнися ярости и гнева на старца» Патрикеева. Он совещается с митрополитом Даниилом и составляет «словесы преложения вины его»: и вот уже «архимарит» Иона выполняет роль доносчика и пишет великому князю, что Патрикеев вместе с Максимом Греком и Саввой «трие совокуплены во единомыслие и толкуют книги, и низводят словеса по своему изволению... и творят укоризну царствию твоему».

В своем доносе Иона предварял решение церковного суда: «отлучити их от церкви подобает и в заточение отослати».

На суде Вассиан был обвинен в церковной ереси, в порче святой «Кормчей книги», которую он переводил и куда внес свои поправки «нестяжателя» (как мы помним, перевод этот был сделан Патрикеевым более десяти лет назад, и вот только теперь подошло время нести за него ответ). Главное обвинение было сформулировано так: «Писал еси во своих правилах: инокам жити по Евангелию, сел не держати, не владети ими. Ино то еси божественное писание и священная правила оболгал».

Известно, что на суде Патрикеев держался гордо и независимо, свойственная ему ирония была убийственна, он ничего не спускал своим врагам, не просил ни о спи схождении, ни о пощаде.

Как сообщает автор «Выписи», собор «отослаша Васьяна во обитель Пречистые Иосифова монастыря». Глава русского «нестяжательства» был отдан в руки своих злейших идейных врагов — «иосифлян». Борьба «нестяжателей» с «иосифлянами» закончилась торжеством учеников Иосифа Волоцкого.

В своих посланиях к Ивану Грозному Андрей Курбский поставит впоследствии гибель Патрикеева (по его свидетельству, он был уморен голодом) в счет его отцу.

Непосредственно вслед за «собором на Вассиана» состоялся и «собор на Максима Грека». Ему было предъявлено обвинение, что после собора 1525 года он прибавил «ко многим прежним хулам новейшие хулы на Господа Бога и на Пресвятую Богородицу, и на церковные уставы и на законы, и на святые чудотворцы, и на святые монастыри».

Заключенный в Иосифовом монастыре, где он провел в темнице 6 лет, он «покаяния и исправления не показоваше и неповинна во всем себе глаголаше и отреченная мудрствоваше», то есть высказал «необратный свой нрав». Поставленный перед вторым церковным собором во главе с митрополитом Даниилом, Максим Грек выслушал новый свод возводимых на него обвинений. Митрополит Даниил, сам писатель и человек широкого образования, цинично обвинял Максима Грека, столь много сделавшего для русского просвещения, в том, что тот «Великому князю злая умышляли и совещали и посылали грамоты к Турским пашам», пытаясь поднять Турцию на войну с Русью.

Даниил обвинял Максима в том, что тот, защищая еретиков, «прельщает и погубляет люди». Он обличал Максима Грека и в том, что первый церковный собор был созван ему «в познание и в разум истинный и исправление», а тот, нисколько не раскаявшись, говорил своему монастырскому стражу, что «учился есми филофству, и приходит ми гордость, а ведано аз все везде, где что ни деется».

На этот раз Максим Грек держался твердо и все отрицал: «аз того не писал и не велел писати». Допрос свидетелей был призван доказать сознательное стремление Максима Грека «портить русские книги».

На это Максим с достоинством отвечал: «А живут описи (описки.— С. К.) и в ваших книгах, так же и в наших книгах везде описи живут, и вы на нас о том вины не возлагайте, а что будет неправо, то сами исправляйте. А иные книги перевотчики перепортили, ино их надобно переводити». Конец судного дела, к сожалению, не сохранился, но мы знаем из «Выписи», что Максима Грека сослали «во Тверь град ко Акакию епископу, до уреченных лет».

Максим Грек прожил в монастырских тюрьмах около 20 лет. Несмотря на заступничества Константинопольского и Александрийского патриархов, он не был отпущен на родину. Только последние пять лет своей жизни он провел сравнительно свободно в Троице-Сергиевой лавре, где и умер в 1556 году. Могила его цела и ныне[53].

Максим Грек пережил всех участников этой исторической драмы. Остальные умерли рано, вскоре после знаменитых судов. Неожиданно для всех заболел на охоте и скончался Василий III, оставив молодую вдову и двух малолетних сыновей. Старшему Ивану было только три года. Елена Глинская, оставшись фактически на русском престоле правительницей, очень скоро начала расправу с неугодными ей людьми, в числе которых оказался и родной ее дядя Михаил Глинский и братья покойного мужа.

3 апреля 1538 года Елена внезапно умерла. Герберштейн уверяет, что ее отравили. Фаворита ее Овчину-Телепнева-Оболенского посадили в заключение и уморили голодом. После смерти Елены вскоре был сослан в далекий монастырь потерявший сан митрополит Даниил.

Соломония Сабурова, в иночестве Софья, пережила свою соперницу. Она скончалась в декабре 1542 года. До нас дошел портрет Соломонии (как и мужа ее Василия III), писанный на доске, а также изображение ее, вышитое на покрове, лежавшем на ее гробнице. Поклоняться мощам многострадальной Соломонии было принято в царском роде, и сын Ивана Грозного Федор Иоаннович с супругой Ириной Годуновой, молясь о ниспослании наследников, пожертвовали на гробницу Соломонии замечательный бархатный покров, шитый золотом и жемчугом.

Гробницу Соломонии вам покажут в подземелье главного собора Суздальского Покровского монастыря, если вам случится побывать в этом древнем городке.

Кто знает, что произошло бы, если бы Василий III не расправился с перечившими ему вольнодумцами и не женился на Елене Глинской? Не было бы у нас тогда Ивана Грозного. И как правил бы вместо Ивана неведомый Георгий? Впрочем, все это досужие догадки.

Однако народная легенда сделала забытого царского сына благородным разбойником Кудеяром, о котором сложено столько песен.

В романе Н. Костомарова «Кудеяр»[54] к разбойнику Кудеяру является Шигона, который рассказывает ему, что он, Шигона, узнав, что Соломония родила в монастыре сына, не доложил об этом Василию III, но известил Елену. Елена приказала убить младенца, однако Шигона отдал ребенка одному боярину в рязанскую землю, оставив на нем крест матери. После смерти Василия в «блудное» правление Елены Шигона «опамятовался» и пытался разыскать мальчика, но следы его были потеряны.

Кудеяр, потрясенный рассказом Шигоны, умирает.

В детективном очерке Андрея Никитина «Невидимка XVI века»[55] автор стремится нас убедить, что два сына Елены Глинской были не детьми Василия III, а Овчины-Телепнева-Оболенского. Сын же Соломонии Георгий всю жизнь призраком стоял перед Иваном Грозным, своим существованием напоминая о незаконности его прав на престол. Именно этим и были будто бы вызваны кровавые оргии царя-душегуба.

Доказательств этому нет никаких, но одно можно сказать с несомненностью. Лиха беда начало. Чтобы казнить Берсеня Беклемишева, Василию III пришлось судить его и доказывать его вину. Трудно ему было и сослать в монастырь свою жену. Иван Грозный уже не затруднял себя. Головы летели с самых высоких плеч не только без суда, но часто даже и без повода.