Цебрикова подробно останавливается в письме на том, что так волнует ее, чему она отдала столько лет жизни,— на проблеме воспитания детей и юношества. Все письмо Цебрикова строит как доказательство, что карательные действия против революционеров неизбежно поощряют новые эксцессы террора. Она не побоялась упомянуть даже имя Н. Суханова, стоящего во главе военной организации народовольцев, как человека, который вступился за «обкрадываемых и побиваемых нижних чинов — и кончил смертью террориста».

Порой слово Цебриковой обретает силу сатирического бича: «Люди слова, люди науки озлоблены, потому что терпится только слово лжи, рабски славословящее, распинающееся доказать, будто все идет к лучшему, которому само не верит; потому что нужна не наука, а рабская маска ее, а передержки научных фактов для оправдания чиновничьей анархии. Молодежь озлобляется, озлобляются даже дети.

Мне кровь противна, с какой бы стороны ни лили ее, но когда за одну кровь дают ордена, а за другую веревку па шею, то понятно, какая кровь имеет для молодежи обаяние геройства... Сколько гибнет жертв! Правительство, охраняющее себя безнравственными средствами — административной ссылкой, сонмами шпионов, розгами, виселицей и кровью, — само учит революционеров наших принципу «цель оправдывает средства». Там, где гибнут тысячи жертв произвола, где народ безнаказанно грабится и засекается, там жгучее чувство жалости будет всегда поднимать мстителей».

Цебрикова сравнивает чиновников с опричниками и бросает в лицо царю, как пощечину, слова, что все его распоряжения последних лет вызваны лишь заботой о «самодержавии дома Романовых», а не о развитии России и просвещении общества.

Случалось, что и прежде оппозиционно настроенные люди обращались с письмами к царю. Но письмо Цебриковой занимает и в этом ряду особое место. Письмо вообще предполагает некоторую интимность обращения, это разговор одного человека с другим, без слушателей и посредников. Чаще всего письма, направлявшиеся царю, писались в увещевательном тоне, почтительно и, разумеется, в одном экземпляре. Цебрикова написала письмо-памфлет и отпечатала в типографии тиражом в полсотни экземпляров. После закрытия в 1884 году «Отечественных записок» в России уже не осталось трибуны вольной подцензурной печати, и письмо Цебриковой было неожиданной вспышкой публицистически яркого проявлении общественного чувства.

Цебрикова призывает Александра III не только вернуться к реформам отца, но и развить их дальше: «Свобода слова, неприкосновенность личности, свобода собраний, полная гласность суда, образование, широко открытое для всех способностей, отмена административного произвола, созвание земского собора, к которому все сословия призвали бы своих выборных,— вот в чем спасение».

Подобно вещей Кассандре, Цебрикова не побоялась пригрозить царю будущим: «Мера терпения переполняется. Будущее страшно. Если до революции, ниспровергающей монархию, далеко, то очень возможны местные пугачевщины... Честные гражданы с ужасом предвидят бедствия и молчат, но дети и внуки их молчать не будут».

Предсказания русской публицистки сбылись: до революции 1905 года оставалось всего 15 лет, до свержения монархии Романовых, которое ей привелось увидеть, 27.

Студенческая и революционная молодежь восприняла письмо Цебриковой радостно: «Нас-то удерживала, а сама на старости лет не стерпела».

Цебрикову без суда выслали через Вологду на дальний север — в Яренск. Впоследствии ей разрешили поселиться в Смоленской губернии у издательницы О. Н. Поповой, но навсегда оставили под надзором полиции. Въезд в обе столицы ей был закрыт также навсегда.

Однако и ссылка не убила ее кипучей энергии, не погасила в ней жажды деятельности. В эти годы Марией Константиновной под разными псевдонимами издано немало воспоминаний, фельетонов, литературных обзоров, книг для народа.

Ее письмо к Александру III, отпечатанное на гектографе, а также переизданное в революционных типографиях в Швейцарии, широко распространяется в России. После революции 1905 года историк литературы С. А. Венгеров организовал издательство «Светоч», где стал печатать яркие документы общественного протеста в России, распространявшиеся в рукописях. Он напечатал в этой серии письмо В. Г. Белинского к Гоголю и письмо М. К. Цебриковой к Александру III. Венгеров переписывался и дружил с Этель Лилиан Войнич, автором нашумевшего романа «Овод», которая помнила своего старого друга по России — Цебрикову.

Цебрикова была одной из самых цельных и нравственно высоких личностей, какими нас с такой щедростью одарила русская культура прошлого столетия. Ее духовным завещанием может служить статья, напечатанная в сборнике «На помощь нуждающимся женщинам» в 1901 году. Статья была написана раньше, но долгое время ее не удавалось напечатать.

Здесь, как мне кажется, Цебрикова сформулировала свое кредо. «Личность ли делает историю или среда? — спрашивает Цебрикова и отвечает: — Время — это мы сами, в смысле преобладания личностей, создающих тот или другой порядок». Как поступать человеку, когда он встречается с фактами, возмущающими его совесть и чувства, когда он видит, что не в силах изменить порядок, порождающий эти факты?

Нравственные истины, говорит Цебрикова, не менее ясны и положительны, чем истины научные. Но как трудно идти прямым путем! Сколько людей согласны на уступки ради высоких целей, и неизбежным следствием этого является понижение в обществе «уровня совести», а личность, начав с уступок, вызванных высшими соображениями, нередко кончает уступками, сделанными ради корысти. Никогда условия в обществе не изменятся, утверждает Цебрикова, пока «не прибудет в обществе число энергичных и честных личностей»: на то, чтобы быть честным, нужна сила... В пору сонного затишья будить спящих, в пору поворота назад не давать увлечь себя общим движением и до последней капли сил держать знамя. Когда мутная волна поднимается и уносит одного за другим, то что же делать сторожевым, как не повторять клик: держись!.. И клик этот придает силу держаться... Нужно изо дня в день, из года в год будить совесть, и если слабо зашевелится укор ее, то и это хоть капля, отнятая у черта. Далеко не все равно, совершается ли постыдное дело с меднолобою ясностью или смущенно, неохотно: выйдут разные степени зла».

Письмо Цебриковой было известно широко по всей России, оно отозвалось и в самых отдаленных уголках страны. Об этом свидетельствует такой малоизвестный факт.

В 1890 году Чехов совершил свое знаменитое путешествие на остров — тюрьму Сахалин. Мы не знаем, был ли знаком Чехов с письмом Цебриковой до своей поездки, но некоторые обстоятельства заставляют предположить, что он не только читал это письмо, но и привез его с собой на Сахалин. Иначе откуда оно оказалось в руках у ближайшего знакомого Чехова по Александровску-на-Сахалине Д. А. Булгаревича? Приезжих по своей воле из центральной России на Сахалин в те годы можно было пересчитать по пальцам. Между тем вскоре же после возвращения в Москву Чехов получил, по-видимому с оказией, письмо от Булгаревича, в котором, в частности, говорилось: «Только что прочел письмо Цебриковой и нахожу, что там масса горьких истин. Но замечательно, между прочим, как я охолопствовался! Мне даже как-то жутко и страшно становится, когда я прочитываю некоторые места письма, в которых особенно ярко выступают все безобразия обыденной жизни»[271]. Призыв Цебриковой «будить совесть» был услышан и отозвался в тысячах душ, не способных мириться с постыдной немотой и жестоким произволом.

В феврале 1915 года в Петроград из-за границы вернулась Вера Фигнер — знаменитая «народоволка», которая провела в заключении свыше двадцати лет. Она вышла на свободу до всеобщей амнистии, которую принесла узникам Шлиссельбурга и других тюрем России революция 1905 года. Фигнер выпустили из крепости по просьбе умирающей матери — Екатерины Христофоровны Фигнер, но свидание матери с дочерью не состоялось: мать скончалась за две недели до ее освобождения. Да и свобода тут же обернулась для Веры Фигнер ссылкой в Архангельскую губернию. Но ссылка — все же не каземат крепости. И на севере жили люди, и всходило солнце, и росли деревья и трава.