Врач, которому я доверилась, человек знающий и почтенный, сказал, что он не отвечает за меня, если я буду дольше жить с моим палачом. Вот, сударь, истинная причина моего отъезда за границу и разрыва с ним»[160].

Мы не знаем, состоялось ли после этого письма свидание Чаадаева с Пановой, о котором она просила. Некоторые же признания ее в этом письме говорят с очевидностью о несомненной если не близости этих двух людей, то ее чувстве: «Я хорошо помню то время, когда несколько знаков внимания с Вашей стороны, несколько слов, сказанных так, как Вы умеете их сказать, возвращали мир и покой в сердце, уже потерявшее всякую надежду обрести счастье на этой земле...»

Очевидно, А. Штейнберг права, когда говорит, что объявление Чаадаева сумасшедшим «подсказало Панову способ избавиться от жены, удовлетворив при этом свои корыстные расчеты».

М. А. Дмитриев в «Воспоминаниях» говорит, что Панов принадлежал к тайной полиции, в это время утвержденной Николаем I[161].

О Пановой как адресате «Философического письма» мы знаем обидно мало. Тем более, что М. Гершензон верно отметил когда-то, что первое письмо «не произведение в эпистолярной форме, как обыкновенно думают, а действительно и в самом точном смысле слова письмо». Дар поддержать беседу, быть внимательным и благородным собеседником — это особый дар. Тем более если твой собеседник такой оригинальный ум, как Чаадаев. Поэтому нельзя считать игрою случая то, что адресатом «Философических писем» стала Панова.

События жизни Екатерины Пановой приходится во многом реконструировать на основании биографии ее брата.

Она родилась в высококультурной и состоятельной семье русского посланника в Дрездене. Когда ей исполнилось шесть лет, семья вернулась в Россию. Ее старший брат Александр Улыбышев[162] (1794—1858) был заметной фигурой в русском обществе 1815—1820-х годов. В 1817 — 1820 годах он служил переводчиком в Коллегии иностранных дел вместе с Пушкиным, потом заведовал редакцией газеты «Journal de Saint-Petersburg». Был членом общества «Зеленая лампа», на заседаниях которого также встречался с Пушкиным. В дошедших до нас бумагах «Зеленой лампы» почти все публицистические статьи принадлежат Улыбышеву. Среди них особенно характерна утопия «Сон», в которой автор рисует картину желанного будущего: Михайловский замок в Петербурге стал «Дворцом собрания сословий», в бывших казармах — школы, академии, библиотеки, Александро-Невская лавра превращена в храм истинной религии, основанной на вере во всемогущество бога и бессмертие души,— храм без священников и монахов. В России деспотизм рухнул, возник «феникс свободы и истинной веры».

Даже не зная о степени близости брата с сестрой, можно предположить, что все эти идеи и мечты брата так или иначе должны были повлиять на мировосприятие юной девушки.

Республиканские взгляды Екатерины Пановой, ее интерес к политике («молилась за поляков потому, что они сражались за вольность») — все это, несомненно, традиции улыбышевской семьи.

После смерти Грибоедова Александру Улыбышеву предложили занять его пост в Персии, но он отказался, вышел в отставку и поселился в своем нижегородском имении Лукино, где зажил уединенно, отдавая досуг занятиям музыкой.

В своем объяснительном письме к полицмейстеру Цынскому Чаадаев написал о Пановой странные слова, которые без статьи Улыбышева «Сон» остались бы нам непонятными: «Что касается до того, что эта несчастная женщина теперь в сумасшествии, говорит, например, что она республиканка, что она молилась за поляков и прочий вздор, то я уверен, что если спросить ее, говорил ли я с ней когда-либо про что-нибудь подобное, то она, несмотря на свое жалкое положение, несмотря на то, что почитает себя бессмертною... конечно, скажет, что нет»[163].

«Почитает себя бессмертною...» Вспомним, что именно на вере в бессмертие Улыбышев предполагал основать новую религию, фантазируя с друзьями из «Зеленой лампы» о прекрасном будущем для России.

Что же касается слов Чаадаева, в которых Лемке усмотрел «отречение» Чаадаева от женщины «слишком радикальной для современного ему московского общества», то нам вряд ли стоит вслед за ним повторять подобный упрек. Письмо Чаадаева было написано спустя три недели после того, как Панова так же, как и Чаадаев, была признана официальными властями сумасшедшей и помещена в «Частное заведение для пользования ума лишенных» доктора Василия Федоровича Саблера на Красносельской улице (кстати, неподалеку от Новобасманной, где жил Чаадаев). Возможно, что слова Пановой о докторе, которому она доверилась и который сказал, что ей необходимо расстаться со своим мужем, относятся именно к Саблеру[164].

Как же мог «сумасшедший» Чаадаев защищать «сумасшедшую» Панову? Но оградить от обвинений в «злостности» ее взглядов, в подозрении, будто она делилась крамольными мыслями с другими, было в его силах.

Несомненно, что Панову знали в московском обществе тех лет достаточно хорошо. О судьбе ее справлялся в письме, посланном не по почте, а с нарочным, к Денису Давыдову в Москву из Петербурга, Пушкин. Письмо до нас не дошло, но сохранился раздраженный ответ Давыдова от 23 ноября 1836 года: «Ты спрашиваешь о Чедаеве?.. Спроси у Т[ургенева], который на днях поехал в Петербург, он, может, расскажет происшествие не так, как я, и успокоит насчет Католички». Эта фраза Давыдова говорит нам о беспокойстве Пушкина, возможно, лично знакомого с Пановой. Вслед за А. О. Круглым, комментатором собрания сочинений Дениса Давыдова в 1893 году, который первый указал, что «Католичка» — это Екатерина Дмитриевна Панова, такого же мнения придерживается и А. А. Штейнберг[165].

¹

²

Впоследствии судьбу Пановой по-своему домыслил Достоевский, когда размышлял над планом своего «Жития великого грешника». Фигура Чаадаева должна была стать в этом романе одной из центральных. 25 марта 1870 года Достоевский пишет Майкову: «13-летний мальчик... будущий герой всего романа, посажен в монастырь родителями и для обучения... Тут же в монастыре посажу Чаадаева (конечно, под другим тоже именем). Почему Чаадаеву не просидеть года в монастыре? Предположите, что он, после первой статьи, за которую его свидетельствовали доктора каждую неделю, не утерпел и напечатал, например, за границей, на французском языке брошюру,— очень и очень могло бы быть, что за это его на год отправили бы посидеть в монастырь. К Чаадаеву могут приехать в гости и другие, Белинский, например, Грановский, Пушкин даже»[166].

Разбирая это письмо Достоевского, А. С. Долинин пишет, что подробности о докторах, свидетельствовавших Чаадаева, Достоевский скорее всего мог узнать «еще в кружке Белинского или у Герцена, из его «Развития революционных идей в России»[167].

Однако скорее всего у Достоевского был более непосредственный источник сведений о Чаадаеве.

«Мужской пансион Леонтия Чермака, австрийского подданного», в котором учился Достоевский с 1834 по 1837 год, размещался в доме Касаткиной-Ростовской[168] на Новой Басманной улице, где жил и Чаадаев. Каждый день по дороге в пансион юный Достоевский проходил мимо ставшего известным всей Москве дома «сумасшедшего», вероятно, неоднократно видел его самого и, несомненно, знал многие подробности этого события.

Личность Чаадаева послужила прототипом для Версилова в романе Достоевского «Подросток», фигура Пановой — прототипом Катерины Николаевны Ахмаковой. По одной черновой записи проповедь Версилова-Чаадаева так подействовала на Ахмакову-Панову, что она ушла в монастырь. Так рисовались Достоевскому возможности развития этих характеров. Однако Панова в монастырь в жизни не ушла.