Описаний ее внешности в эти годы не сохранилось. Впоследствии ее внук оставил такой портрет: «Маленького роста, с совершенно белыми волосами, картавая старушка,— она всегда была одета в черный капот... Волосы у нее были острижены в кружок, и только когда выезжала, она надевала тюлевый чепец с черными или белыми лентами. Ни закрытых экипажей, ни шляпок она не любила, и даже в Москве, где у нее была пропасть знакомых, она выезжала в дрожках»[176]. Однако никакое воображение не сумеет из описания старушки сделать портрет молодой женщины.
В Покровском никто не смел поднять руку или наказать крепостного. Этим Шереметева, наверно, больше всех отличалась от окрестных помещиков. Мы находим ее спустя десять лет после смерти мужа уже в окружении членов ранних декабристских обществ.
Училище для колонновожатых в Москве, основанное П. Н. Муравьевым, стало центром ранней декабристской организации. На лето оно выезжало в Осташево — имение Н. И. Муравьева, которое располагалось по соседству от Покровского. Его сын Михаил, один из «первых» декабристов, участник Союза Спасения, один из авторов устава Союза Благоденствия, стал первым зятем Надежды Николаевны. В 1818 году М. Н. Муравьев обвенчался в церкви села Покровского с 16-летней дочерью Шереметевой — Пелагеей. К этому же году, вероятно, следует отнести и знакомство Надежды Николаевны со своим вторым будущим зятем Иваном Дмитриевичем Якушкиным, который стал бывать в доме Муравьевых, а потом и в Покровском у Надежды Николаевны. Впоследствии судьбы этих людей оказались диаметрально противоположными. Как и Якушкин, Муравьев был арестован после выступления на Сенатской площади, но раскаялся, был прощен царем, стал делать служебную карьеру, получив имя Муравьева-Вешателя, так как именно он стал одним из главных палачей, подавлявших польское восстание 1863 года. Впрочем, Надежда Николаевна не узнала ни о его карьере министра, ни о титуле Вешателя: ее в эту гору уже не было в живых.
Семейное предание говорит, что «Надежда Николаевна была настолько своеобразна, что прежде всего сама пленялась своими будущими зятьями, их умом и привлекательностью и намечала их себе в зятья, нисколько не нуждаясь в согласии дочерей. В Покровском сохранились портреты: Михаил Николаевич женихом и в архалуке, а Иван Дмитриевич Якушкин уже после ссылки»,— пишет тот же семейный летописец[177]. Впрочем, тут, как во всяком предании, есть лишь доля правды, но не вся правда.
Близкое знакомство с Шереметевой очень скоро переросло у Якушкина в тесную дружбу с ней. В это время в жизни его совершалась личная драма — с юности любимая им Н. Д. Щербатова, двоюродная сестра Чаадаева, вышла замуж за князя Федора Шаховского, также декабриста. Якушкин был готов на цареубийство, собирался ехать в Грецию и участвовать в освободительной войне. Об этой норе его жизни есть строки в десятой главе «Евгения Онегина»: «Меланхолический Якушкин, казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал». Он вышел в отставку, готовил проекты освобождения крестьян. Дружба с Шереметевой во многом спасла его от глубокого душевного кризиса. Надежда Николаевна была старше Якушкина на 18 лет — в 1819 году ему было 20 лет. ей — 44 года. Однако говорить лишь о сочувствии тут не приходится. Иван Дмитриевич был всегда и до конца жизни остался необычайно закрытым человеком. Даже для близких друзей он был часто непроницаем. Но установившееся между этими столь разными людьми безграничное доверие осталось навсегда непоколебленным. Между ними родилась настоящая духовная и душевная близость.
Говорят, сколько голов — столько умов. Вероятно, сколько сердец — столько и видов любви. Однако многие из них не нашли отражения в литературе и поэтому неизвестны нам.
Раздумывая о Якушкине и Шереметевой, я припомнила одну историю. Когда немецкий философ Шеллинг (1775 — 1854), в 23 года блестящий профессор философии, сблизился с кружком немецких романтиков, душою этого кружка была Каролина Шлегель. Вот что пишет об этой женщине современный исследователь: «Традиционно мало учитывается, остается за кадром роль выдающихся женщин в качестве вдохновительниц, катализаторов творческого горения, дерзания тех или иных великих людей, остроумных хозяек, умеющих соединить за столом трудно совместимые индивидуальности и тем способствовать возникновению новых искр мысли, рождающихся от содружества и соревнования... История часто норовит замолчать, обойти подобные случаи... Каролина Шлегель — типичный пример такого непрямого, мягкого, женственного и все же глубокого влияния — под ее обаянием расцветал венский кружок романтиков... Братья Шлегели, Шеллинг. Сам Гете ценил ее вкус, интересовался ее мнением. Она была старше Шеллинга на тринадцать лет и сначала стремилась заменить ему мать»[178]. Каролина мечтала увидеть Шеллинга мужем своей дочери, и лишь внезапная смерть молодой девушки открыла глаза философу. Он понял, что не может жить без ее матери. Их брак был необычайно плодотворен для Шеллинга: именно в эти годы написаны самые блестящие его труды. Скорая смерть Каролины (они прожили вместе пять лет), по уверению биографов, навсегда его сломала.
Конечно, всякое сравнение хромает — тут оно просто невозможно. Якушкин — не Шеллинг, тем более Шереметева — не Каролина. Но дальнейшая жизнь показала: если и было в личной жизни Ивана Дмитриевича что-то прочное и безусловное, укреплявшее его нравственные силы, то это почти тридцатилетняя глубокая духовная близость с Шереметевой.
Началась эта удивительная дружба-привязанность в Покровском. Летом, когда занятия Училища колонновожатых проходили в Осташеве, будущие офицеры часто бывали в Покровском. 24 человека из них стали впоследствии декабристами, в том числе сын Шереметевой — Алексей. Он был знаком с Пушкиным, говорят, даже предотвратил одну из дуэлей поэта в качестве секунданта со стороны противника[179]. Домашним учителем Алексея (вероятно, и Анастасии) был известный С. Е. Раич, литературный наставник Лермонтова и Тютчева, также член Союза Благоденствия, Участники созданного им «Кружка Раича» создали вскоре Общество любомудров. Таким образом, в Покровском неслась бурная интеллектуальная жизнь. Роль Надежды Николаевны как хозяйки Покровского по-настоящему не оценена до сих пор.
(Недавно я посетила Покровское. Барский дом уцелел. И сегодня можно видеть очень старые деревья, посаженные еще, вероятно, Надеждой Николаевной, покатые луговины речки Озерны, которая течет из ближайшего озера Анофриевского. В полуразрушенной церкви валяются надгробия внукам Надежды Николаевны).
В ноябре 1822 года Якушкин обвенчался с младшей дочерью Шереметевой. Свадьба состоялась в Москве. Ей только что исполнилось 16 или 15 лет.
Анастасия была баловнем семьи. «Порывистая, неровная, красивая, но красоты беспокойной, остроумная, насмешливая, полная противоречий, с лучистыми, загадочными глазами»,— так описывает ее современник. В семье ее звали Настенька, и она вышла замуж за друга матери по страстной, с детства затаенной любви. Брат Алексей, зная, как глубоко связан Якушкин с заговором, всячески пытался отговорить мать от этого брака, но не сумел ничего добиться.
Женившись, Якушкин с молодой женой на два года уехал в Покровское к Надежде Николаевне. И лишь после рождения сына Вячеслава молодые перебрались в смоленское имение Якушкина — Жуково, куда к ним приехала Шереметева. Иван Дмитриевич оказался страстным отцом, семенное счастье как будто посетило эту семью. Но все стояло уже при дверях.
Декабрьские события 1825 года застали Якушкина в Москве. Вместе с товарищами Иван Дмитриевич пытался организовать военное выступление, но все окончилось неудачей. 10 января 1826 года он был арестован, увезен в Петербург, сначала на допрос в Зимний дворец, потом в Петропавловскую крепость. Уже во время следствия узнал о родившемся у него 22 января сыне Евгении. Что переживала 19-летняя жена Якушкина, боготворившая своего мужа, когда он был под следствием и ему грозил смертный приговор, мы можем только догадываться.
