— А я не нравлюсь! — зло, подтверждая ее слова, скривился он.
Рябинин примеривал, какая бы маска подошла для ее допроса. Оказалось, самая простенькая — «свойский парень». Преступник, после дрязг с родственниками или женой, после, как правило, алкогольных перепитий, после своего нервотрепного преступления, после склок с соучастниками, после ребят из уголовного розыска, которые его ловили, — после всех этих жизненных передряг он входит в кабинет следователя и наконец-то видит человека понятного и понимающего, своего, свойского...
Эту маску Рябинин никогда не надевал.
— Потому что ты мне не безразлична! — выпалил он.
— Сергей Георгиевич, мужа ни в чем не подозревают.
— Ну и слава богу, — вздохнул Рябинин.
— В краже бриллианта подозревают меня...
Маша дала ему старинную книгу, похожую на плиту выветрелого базальта. Про алмазы. Он читал ее по ночам при живом огоньке свечи, удивляясь многовековой истории простого, в сущности, камня. Его добывали в поту и крови, из-за него сходили с ума от радости или от горя, ради него отдавали жизнь или брали чужую... Рябинин не понимал, как так могло быть, что камешек стоил тысячи и миллионы, буханка же хлеба — копейки.
А вот жизнедающие вода и воздух вообще ничего не стоили.
После ужина Рябинин дочитал последние страницы и выскочил из палатки. Маши нигде не было, но от косы, закрытой поворотом реки, доплескивался смех — женщины партии устроили там свою купальню. Переполненный историями об алмазах, Рябинин оказался возле Степана Степаныча, дробившего пробы в чугунной ступе.
— Степан Степаныч, говорят, что алмазы приносят несчастье?
— Это которые в ювелирном?
— Да, бриллианты.
Степан Степаныч, коренастый лысоватый мужик, всегда ходивший в тяжелых сапогах и ватнике, опустил пест и надсадно задумался:
— Тут рассуждение такое... Кто его не купил, у того его нет, и бояться, стало быть, нечего. А кто его купил, у того денег много, стало быть, счастливый.
Его логика подкупала. Рябинин никому бы не признался, что слушать Степана Степаныча ему интересней, чем, скажем, начальника партии, чем геофизика. У тех слова и мысли шли схожие, как подобные треугольники. Степан Степаныч находил словечки, будто на отмели с разноокатанной галькой выковыривал замысловатые камешки.
— У каждого, Серега, всяк свой камень есть. Моему корешу Витьке Начхедину этот алмаз, верно, счастье принес. Греб он его ковшами и, стало быть, осчастливился.
— Старатель, что ли?
— Зачем? Экскаваторщиком вкалывал на Севере. Ну, и прикололи ему на костюм из чистой шерсти Золотую Звезду.
— Степан Степаныч, а ваш камень какой?
Рабочий остервенело долбанул пестом кусок гнейса:
— А мой камень, Серега, есть кирпич, тюкнувший мою судьбу в самое темечко.
— Кирпич на голову, что ли, упал?
— Не кирпич, Серега, на голову упал, а я головой на кирпич. Шел и споткнулся, поскольку был аванс. Белая палата, доктора в очках, на прежнюю работу меня не допустили. И вот я перед тобой налицо, долблю каменюги в этой ведьминой ступе...
Рябинину показалось, что в Машиной палатке произошло какое-то движение. Он сорвался с места, обуреваемый нетерпением поговорить об алмазах, любви и счастье. Если каждый человек приписан к своему камню, то его камень тот, который у Маши. Алмаз. Или топаз.
Обычно Рябинин не стучал в колышек, а скребся по брезенту. И слышал ответное и звонкое: «Входи, Сережа!» Он поскребся. Ему не ответили. Он похлопал ладонью по натянутому до звона тенту, как по хорошему барабану. Или ему почудилось звонкое «Входи, Сережа!», или какая-то интуитивная сила, она же дьявольская, подняла его руку и чуть раздвинула полог...
В широкую мужскую спину, обтянутую белой рубашкой, долькой золота вжалась загорелая и узкая Машина ладошка. Ее волосы воздушно пали на мужскую шею. Запрокинутое в поцелуе лицо неузнаваемо изменилось...
Рябинин прикрыл глаза от резанувшей боли, словно в них брызнула электросварка. Он опустил полог и ринулся к реке. И бежал по берегу, расшвыривая кедами гальку. Куда бежал? К людям, за помощью. В лагере беда. Ему хотелось крикнуть на всю тайгу...
Он зацепился за мореную корягу и рухнул в песок. Боль в ушибленных коленях его отрезвила. Зачем он бежит? Ему же все показалось. Того, что он видел, быть не могло... Разыгралось воспаленное зноем воображение. Он тоже упал на кирпич, как и Степан Степаныч...
Рябинин быстро вернулся в лагерь. Нервными шагами дошел он до ее палатки и открыл полог. Там никого не было. Показалось, ему все показалось. Любой бы психолог объяснил рябининское видение научно: он думал о сопернике, представлял его, в маршруты ходит без шапки, темечко напекло — вот и мерзкая галлюцинация. Подобные случаи известны. Виделись оазисы в пустыне, корабли в морях и «летающие тарелки» на небесах...
Он сильно втянул в себя воздух — пахло табачным дымом. Тут курили. Но курящих в лагере только двое — Степан Степаныч и водитель грузовика. А белые рубашки по вечерам надевал только один человек — пижонистый водитель.
Рябинин пьяно добрел до своей палатки и упал лицом в спальный мешок. Какая-то незнакомая ему боль омертвила тело и спружинилась в груди, готовая вырваться наружу. Слезами ли, криком ли... Он застонал. И тут же услышал шорох у входа. Рябинин стремительно сел.
На фоне раскрашенного вечернего неба стояла Маша. Он не видел ее лица, закрытого сумерками палатки, — только контур фигуры.
— Сережа, книгу прочел? — фальшиво спросила она.
— Алмазы приносят несчастья, — нашлись у него силы на ответ.
— Не всегда...
— Я ненавижу этот камень, — хотел он крикнуть, но вишь выдохнул слова жарким шепотом.
— Сережа, он мой муж.
— Как муж?
— Об этом никто не знает, кроме начальника партии.
— Зачем муж? То есть, почему муж?
— Дочке уже три года...
Вот теперь Рябинин испугался; теперь он понял, почему она правду выдавливала мучительными порциями. Ее подозревают в краже четырехтысячного бриллианта...
Кабинет заволок ранний зимний сумрак. В нем ее лицо белело мучнисто и ждуще. Рябинину надо было что-то сказать, но слова он заменил движением — встал, включил настольную лампу и задернул портьеру на окне.
Топаз изменился — сейчас бы Рябинин не признал его за тот, за свой. В нем потухло робкое мерцанье, которое, может быть, хранило свет звездных глубин вселенной. Добавилось желтизны, словно предполагаемый далекий лимон недопустимо придвинулся. Грани заблестели весело, опереточно... И Рябинин догадался, что он впервые видит свой топаз при электрическом освещении. А вдруг признание Жанны исказило его кристаллическую решетку?
— Сергей Георгиевич, вы молчите? — тревожно спросила она.
— Мне вновь нужно спрашивать?
— Вы сами сказали, что доказательств нет...
— Если нет, то их будут искать.
— Но их же нет.
— Жанна, доказательств может не быть только в одном случае.
— В каком?
— Если не было преступления.
— Вы мне не верите?
— В чем? — зачем-то прикинулся он непонятливым.
— Что я не брала этого бриллианта...
— Я должен верить.
Заметила ли Жанна, что он не ответил на ее вопрос, не сказал «я верю»? Заметила. В свете матового абажура ее лицо побелело еще больше — Рябинину казалось, что эта белизна перешла на волосы и они примучнились равномерной сединой.
— Начнем все с нуля, — устало сказал он. — Рассказывайте...
Жанна скованно шевельнулась, будто предстояла непривычная ей физическая работа:
— Я шла по улице... Из легкового автомобиля меня окликнула женщина. Не знала, как попасть к центральной сберкассе. Мне было по пути... Я и подсела. У сберкассы вышла. Вот и все. А у женщины пропал перстень, лежал в сумочке на заднем сиденье...
Испуг отпустил Рябинина — бриллианты так не хранят. Он мог куда-нибудь закатиться, мог выпасть из машины на колдобине, мог попасть в руки любого случайного попутчика, мог быть потерян еще дома... Совет он дал правильный — после этого не значит вследствие этого. Какая-то пустячная история, не стоившая внимания.
