Видимо, минут через сорок — он не смотрел на часы — в дальней темноте берега зажелтело пятно. Петельников подошел ближе. Заброшенный дом...

Стены его светились не так, как в поселковых домах; может быть, потому, что за ними не было жизни. Окна заколочены досками. Шифера на крыше почти не осталось. Сад зарос низким плотным кустарником. От изгороди уцелели лишь бетонные столбики. И стояла особая тишина — даже цикады не стрекотали.

Петельникову стало весело. Но лучше по-дурацки стоять среди ночи у этой свалки, чем маяться с обожженной спиной на кровати. И уж надо его обойти, коли пришел.

Он начал осторожно пробираться к стене. Колючки, какая-то проволока, битые кирпичи и консервные банки цеплялись за него в темноте, как живые. Добравшись, он потрогал обшарпанную, неожиданно теплую стену, словно для того и пришел. Затем подергал доску на окне — держится. Дверь тоже оказалась наглухо забитой. Дом как дом, только заброшенный. Он еще простоит лет двадцать, потому что выстроен на хорошем бутовом фундаменте...

Ему вдруг послышался звук, похожий на стон, который шел вроде бы не из дома, а откуда-то с сопок, из дубняка. Петельников замер, словно его сковал лунный свет. Тихо. Лишь море хлюпало под обрывом. Показалось... Ночью, у заброшенного дома, в безлюдье может почудиться все, что угодно.

Он подтянул джинсы и мягко шагнул от стены. Ему захотелось поскорее убраться. Петельников сделал второй шаг и мгновенно понял, что дальше ему не идти, не переступить ногами из-за страха, который навалился на спину и вцепился в затылок. Он резко обернулся...

Сквозь широкую щель в оконных досках на Петельникова смотрели один большой глаз и крупная плоская скула, мертвенно освещенные луной. После секундного оцепенения инспектор переступил через бревно, чтобы сорваться и бежать, не разбирая ни дороги, ни направления. Но глаз и скула пропали. И пропал тот дикий страх, который испытал он впервые: на розыскной работе его подопечные употребляли пистолеты, ножи, железки и кулаки, но не мистику.

Петельников присел и описал рукой дугу по земле, как циркулем. Попался кусок, с полметра, стальной трубы. Он схватил ее и прыгнул к входу. Доски, поддетые трубой-ломиком, отлетели играючи. Петельников ударил в дверь ногой и спрятался за стену, опасаясь выстрела или булыжника. Тихо. Лишь проскрипели ржавые петли. Теперь нужно войти, а у него ни фонаря, ни спичек. Он на мгновение высунулся, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. По крайней мере, теперь знал, что у порога никто не стоит и что в доме можно видеть — лунный свет попадал через крупные щели в оконных досках. Он решился: бросил себя на землю и лег за порог, как за бруствер. И стал вглядываться...

Комнат в доме не было; видимо, деревянные перегородки разобрали на дрова. В доме ничего и никого. Он поднялся и бесшумно вошел. Никого и ничего — лишь грязная бумага, стружки да колючки сухой травы шуршали под ботинками. Петельников еще раз пересек дом и вышел на лунный свет.

— Перегрелся я, — сказал он громко, швырнул трубу в кусты и зашагал к поселку.

Он проспал до полудня. Хозяйка даже заглянула в окно — жив ли постоялец. Постоялец дышал и даже открыл глаза. Первая его мысль была о кошмарном сне, который привиделся от вчерашней лоры, — луна, заброшенный дом, большой глаз... Но на стуле лежали джинсы, испачканные мелом и увешанные колечками стружки.

В комнате нагнеталась духота. О загаре сегодня нечего и думать. Ему казалось, что он похож на того человека без кожи, рисунок которого он видел в медицинской книге — лишь красные мускулы. Загорать нельзя, но купаться можно. В конце концов, уже осталось пять дней.

Он встал, почистил зубы, побрился, взял полотенце и пошел к морю...

Солнце прошило лучами его рубашку, словно та была из сетки. Жара стояла ошалелая — даже не хотелось переставлять ноги. Капризничали маленькие дети. Отпускники сидели в воде или под тентами. Лишь самые бодрые стояли на солнцепеке, как приговоренные.

Петельников кивнул девушкам, которые лежали там же, словно и не уходили. Он разделся. Солнце мгновенно село своим раскаленным жаром ему на спину. И он понесся к воде — там было его спасение. И поплыл.

Море смыло жжение. Мускулы сразу ощутили сами себя, свою энергию и силу. Эта сила, видимо, передалась голове, которая вдруг заработала как свеженькая...

Допустим, глаз и скула почудились от перегрева. Это у него-то? Да он терял под ударами сознание, но лица бандитов запоминал. А если мистика? Он не верил в сны, в гадания, в приметы, в телекинез, в летающие тарелки... — вот только в интуицию. Значит, глаз был. Может быть, отпускник, не отыскавший комнаты в поселке. Почему же он забит досками? И не спит по ночам? А если это автор записки, «заточенный», то почему же он не закричал?

В освеженном мозгу появилась и свежая мысль: пойти в милицию, к коллегам. Глупости. Что он им скажет — про глаз и скулу? Ну, дадут ему в помощь, как не знающему местных условий, молоденького инспектора, у которого свои дела, заявления, жалобы... Да он сам старший инспектор уголовного розыска — нужно сходить туда засветло и тщательно осмотреть дом.

Петельников вышел из воды и опустился рядом с девушками:

— А вы солнышка не боитесь?

— А мы местные.

— Как местные?

— Работаем вон в том санатории...

Черненькая махнула головой, и крылья-волосы закачались над галькой, показывая направление: наверху, на горе белел санаторий.

— Но вы же весь день загораете?

— У нас вечерние смены.

Медузочка безмолвствовала.

— И как там кормят? — вдруг спросил Петельников, вспомнив, что еще ничего не ел.

Черненькая оживилась:

— Исключительно калорийно.

— Это значит как?.

— Много витаминов, белков, вкусовые качества...

— Понятно. А что на первое, второе, третье?

— Меню очень разнообразно.

— А пельмени есть? — поинтересовался он своим любимым блюдом.

— В рационе номер три.

Медузочка так и молчала, что-то рассматривая в море, на самом его горизонте. Видимо, умница — только умные люди умеют умно молчать.

— Вы нам даже не представились, — обидчиво сказала Черненькая, двигая к нему полиэтиленовый мешочек с вишнями.

— Спасибо, — он взял вишенку, потом вторую и сразу набил оскомину. — Разрешите, я буду вас звать Негритянкой, а вас — Медузочкой?

— А мы вас Индейцем, — наконец-то подала голос Медузочка.

— Неплохо, — заметил Петельников.

— Краснокожим Индейцем.

— Пожалуйста, — согласился он.

— Вот и познакомились, — сказала Черненькая тусклым голосом: так, мол, не знакомятся.

Петельников увидел, как рядом с его полотенцем деловито располагается парень — отдыхающие прибывали, надеясь на послеобеденную прохладу. Вот этот парень ему и нужен. Невысок, худощав, но крепок. Спортивная стрижка, короткая. Малозагорелая кожа, красноватая, видимо, недавно приехал. Ему лет двадцать.

Общественность, перед Петельниковым была общественность. Он частенько брал на операции дружинников или ребят из комсомольского оперативного отряда. Так почему не пригласить этого парня для осмотра заброшенного дома? Если, конечно, тот согласится. Если, конечно, тот мужчина. Узнать несложно...

— А не пополнить ли нашу компанию четвертым? — предложил он девушкам.

— Этим? — Черненькая кивнула на новенького.

— Как вы его назовете? — спросила Медузочка.

— Бледнолицый, — предложил Петельников, встал и направился к парню.

Но Бледнолицый нацепил маску с трубкой, подошел к берегу и сразу нырнул в мелководье, исчезнув в воде, словно уполз по дну. Хорошо, парень спортивный.

Петельников сел на полотенце и обозрел его вещи. Одежда, сандалии, сумка, две книги... Интересно, какие? Он распластался и чуть прополз, рассматривая гальки, — ему и правда нравились их серые отшлифованные поверхности, причудливо расписанные прожилками кварца и кальцита. У самой одежды Бледнолицего инспектор поднял невзрачный камешек и глянул на книги: «Искатель» и «Желтый пес» Сименона. Да этот парень жаждал приключений...