Светляки, отчего-то мелкие, не больше муравьев, бежали по стеклу вертикально вверх, преодолевали изгиб колбы, добегали до крышки и падали вниз. Едва вскочив на три пары лап, они повторяли весь цикл заново… Словно сияющий дождь, идущий наоборот.
На дне колбы, в качестве пропитания для светляков, лежал размоченный сахарный лепесток рамниру — да, их частенько засушивают про запас…
— Здравствуй, братишка…
Орион поднял глаза: над ним стоял Сумах. Крикнув служанку, он заказал две кружки грога и тарелку жареного мяса и сел напротив Джовиба.
— Здесь приятный свет, — отметил Сумах и снял очки. Даже в полутьме было видно, что радужки глаз у него красные. — Ты не пугайся, — поспешил объяснить он. — Это болезнь. Врачи называют ее альбина. Белая кожа, и красные глаза, боящиеся солнца. Я-то уже свыкся с этим — как-никак, с рождения болен… но некоторые… удивляются.
Джовиб молча кивнул… Отчего-то Сумах был симпатичен ему. Не хотелось начинать неприятный разговор.
Некоторое время сидели молча. Терпение Сумах продемонстрировал невероятное: ни словом не обмолвился о том, чего ради его вытащили сюда среди ночи. Он снял шляпу (на которой уже красовалось новое перо, взамен сломанного), и его белоснежные волосы торчали вихрами во все стороны, как у мальчишки… Что-то подсказывало, что Сумах — человек опасный, но при этом он был жизнелюбив и вел себя непринужденно, как ребенок на прогулке. Казалось, хмурая суровость ему не может быть свойственна… Орион знавал таких людей: такие и убьют, и умрут с улыбкой на устах…
Принесли заказ. Сумах пригубил грога и заел его мясом. Орион к угощению не притронулся.
— Мы нашли руины в лесу, — сказал он, внимательно глядя в красные глаза Сумаха. — Кто-то разорил их, чтобы вытащить харуспексы. Я хотел бы знать, кто.
Сумах покосился на черные очки, лежащие посреди стола, затем снова перевел взгляд на Ориона. Ни удивления, ни гнева. Понимание?.. может быть…
— Это не я, — сказал он самым честным образом. — Да, я вожу кое-какие дела с харуспексами и руины эти я видел, но я ни камешка оттуда не вытащил. Я не вандал.
— Кто мог сделать это? — вновь спросил Орион.
— Пожалуй, я даже знаю, кто… — после некоторого раздумья ответил Сумах. — Ходил тут один, пытался купить харуспекс у кого-нибудь в Таммаре. Какой-то важный идиот с Севера. Ученый, похоже. С гонором такой мужик… Не купил ничего, естественно: харуспекс — чаще всего фамильная ценность, из поколения в поколение передается, «приручается» хозяином. Кто же продаст такой? Да и места, где новые харуспексы добываются, ни одна семья не выдаст. Но упорный он… Разорил, говоришь, все там?
— Да, — подтвердил Орион. — Киркой поработал. И не один…
— Да-да, — махнул рукой Сумах, — с ним была целая банда таких же умников… Так тебе, значит, нужен этот ученый варвар?
— Да.
— Хорошо, — просто ответил белокожий. — Я слышал, он разбил научную базу у Кириака. Это ближе к озеру Тай. Захолустный городишко. Найдешь сам?
— Найду. Карта есть, — сказал Орион, поднимаясь из-за стола.
— Ну, бывай, братишка. Свидимся еще! — Сумах пригубил грога и помахал рукой вслед Джовибу.
— Сумах… — Орион обернулся уже у выхода из зала. — Спасибо тебе…
Глава десятая. Слепота
На свете много людей, увечных телом. Есть те, чьи глаза слепы от рождения или повреждены при жизни, в силу чего человек не может видеть окружающий мир. Это тяжелое увечье. Но есть увечье куда тяжелее — слепота души. Человек со слепой душой живет не тем, что реально происходит вокруг, а тем, в чем он убедил себя, ибо душа его нечувствительна к тонким вибрациям, и нет никакой возможности заставить прозреть такого слепца.
Он может равнодушно срубить на дрова прекраснейшее и древнейшее из дерев, овеянное легендами, имеющее свою историю, — и не поймет, если человек со зрячей душой возмутится по этому поводу. «Это — дерево, — скажет слепец. — Мне нужны были дрова — и я срубил его. Разве я причинил зло миру? Ведь таких деревьев полным-полно на свете. Я взял всего одно». — «Но это дерево священно! — воскликнет зрячий. — Люди любили и почитали его! Оно следило ход истории и несет на себе следы великих свершений. Ты убил память, надругался над всем, что дорого человечеству!»
…Слепец только пожмет плечами и улыбнется снисходительно; ничто не изменится и не шелохнется в нем. «Человек, попрекавший меня, молод и незрел душой, — решит слепец. — Много же он приписывает простому растению! Но все выветрится, когда он повзрослеет. И он поймет, что я был прав».
Можно. Можно и нужно прощать людей ослепленных мечтой или любовью. Но как простить человека, насмехающегося над любовью, над мечтой и никогда не знавшего их?.. Да, он увечен, и следовало бы щадить его как увечного. Но, видя, сколько зла творят подобные люди, я просто не могу. Каждый из них — раковая клетка в теле своего мира… Видимо, так и гибнут миры: когда раковых клеток становится слишком много.
Я хотел бы предотвратить это. И я попытаюсь предотвратить.
Малконемершгхан Сайдонатгарлын. Юношеский дневник (записи, сохраненные Орденом Горящего Обсидиана)
Кириак рассыпался по равнине горсткой кубиков. У него не было ни стены, ни частокола; правда, дома строили крепко: каменные стены, узкие окна и — неизменно! — окованные железом рамы и пороги. Навскидку Коста мог бы назвать два-три вида детей тьмы, которых остановила бы полоса железа. Но, похоже, Кириак встречал незваных гостей нечасто: все же Ничейная Земля здесь обжитая.
Гостиницы в Кириаке не было, так что отряд разместился по домам местных жителей. Золото, оставшееся со времен Фираски, открывало все двери, а меч без гарды способен покорить любое сердце: как на Юге и Севере уважают боевых магов — защитников и спасителей в тяжелые времена — так в Ничейной Земле уважают амбасиатов, которые справятся там, где маги бессильны.
Освоился в городе отряд довольно быстро. К вечеру уже собрались на совет под раскидистым вязом — там кто-то из местных поставил скамьи; растрескавшиеся, потемневшие от дождей, они помнили лучшие времена.
Путь к Кириаку занял четыре с половиной дня хорошего чаржьего ходу. Оставалось только надеяться, что сведения, сообщенные Сумахом, не устарели до сих пор.
— …Мы с Оазисом поспрошали людей в городе, — сообщил Лайнувер. — Здесь действительно обосновались какие-то ученые. За лесом есть заброшенный форт, они арендовали его. Также наняли с десяток местных на работу. Плюс какой-то сорвиголова поставляет им живых сильфов.
— Какая связь может быть между сильфами и харуспексами? — задумчиво произнес Пай. Он сидел, облокотившись на спинку скамьи и вытянув больную ногу: рана, конечно, затянулась за четыре дня, но все равно еще беспокоила его.
— Это мы с Оазисом завтра и разведаем, — успокоил всех Лайнувер.
— Не думаю, что они будут с вами откровенны, — усомнился Орион. — Скорее, отправят куда подальше.
— Бала прихватил их мешочек с харуспексами, пробу 307, - вступил в разговор Оазис. — Поверьте, с нами будут откровенны, — вкрадчиво сказал он и добавил: — И вежливы.
— Что ж, — улыбнулся Джовиб, — надеюсь, на ваше актерское мастерство.
Разговоры затихли и звонкую вечернюю тишину никто не захотел нарушать.
Стрекотали бледно-зеленые светлячки, ютившиеся в ветвях, шелестели на ветру вязовые листья. Незримый, пел в кроне вяза хален — невзрачная ночная птичка с чарующим голосом. Крупные звезды сияли в высоком безоблачном небе; вот-вот проступят сквозь стремительно темнеющую синеву Жисмондин и Иринарх, возвещая окончание вечера и начало истинной ночи.
