Утром было прощание. Сестры обняли Эдну, с которой здорово подружились за все это время; юные воительницы так и не сумели отпустить подругу без слез. С Максом простились более сдержанно, как со старшим (что было истинной правдой, если сложить возрасты девяти амбасиатов, которых он помнил)… Нирк Мисаль был хмур и явно расстроен, хотя скрывал это изо всех сил.
— Благодарю вас за все, — сказал всем Мисалям Макс. — Пусть будет благословен ваш тихий дом под Небесами. Мы еще встретимся вновь… А для тебя, мой ученик… — Макс впервые назвал Нирка так, и тот сразу воспрял в надежде… — Для тебя у меня есть послание, — он протянул ученику запечатанный конверт. — Открой его, когда наступит вечер этого дня. Не пытайся догнать нас. Мы уйдем в трансволо, как только выйдем за границу карламана.
Я не прощаюсь, друзья… я говорю до свидания…
— Если ты все же уходишь, учитель… — подал голос Нирк Мисаль. — …и у меня для тебя есть послание, — в руках его оказался гладкий посох из диадемовой древесины, славящейся прочностью, долговечностью и красивым рисунком. — Это оружие оставил мне отец, а ему — его отец… Мы звали этот посох молчащим, в нашей семье никто никогда не пользовался им. Он словно ждал тебя, был сделан для тебя.
Нирк перехватил посох, как меч, и — потянув за рукоять, обнажил скрытое в нем лезвие катаны… Теперь стало ясно, почему кто-то выбрал именно диадемовое дерево: его извилистый рисунок маскирует истинную сущность посоха. Ни за что не заметишь, что это не простая длинная палка, а в общем-то ножны для меча, и переход между ножнами и рукоятью, благодаря пляске извилистых линий, неразличим для того, кто не знает…
У Макса дрогнуло сердце: нет, никогда он не привыкнет к веренице совпадений, сопряженных случайностей, происходящих по милости Горящего: ведь именно такой меч он безуспешно искал в огромной оружейной Лура. Ему нужен был посох, чтобы нормально ходить и не привлекать особого внимания. И — ему нужен был меч, чтобы благополучно завершить свою миссию…
— Благодарю тебя, ученик! — горячо произнес он, принимая меч-посох. И добавил с виноватой улыбкой: — Мне нечего дать тебе взамен, кроме моей донгоровой палки…
— Ты уже и так дал очень много, — возразил Нирк. — Ты учил меня и моих сестер, и учеба эта бесценна. А посох, помнящий твои руки, я приму как высший дар. Я передам его своим детям, а те своим… Мы будем всегда помнить великого мастера и его дела…
Макс грустно усмехнулся последнему слову. О да, эхо его дел, возможно, дойдет и к порогу этого доброго дома. Что тогда будет думать о нем его случайный ученик…
— Храни вас Небо, — тихо проронил Максимилиан, бросая последний взгляд в сторону дома Мисалей. Дрожала, подсвеченная пламенем рассвета, вода в рукотворном пруду. И печальные хозяева стояли на пороге, глядя вслед уходящим…
— …Дом опустел без них… — грустно сказала Алини, опускаясь на скамейку.
Тикка и Юлана сели рядом. Один лишь Нирк стоял неподвижно, словно каменный страж, прижав к груди донгоровый посох и закрытый конверт с посланием. Глаза его так и горели; сложно представить, что творилось в душе и мыслях Нирка Мисаля, когда он смотрел, как уходит тот, кто мог бы стать его учителем. Тем самым учителем, о котором он мечтал с детства…
Сестры переглянулись и с сочувствием посмотрели на брата. Конечно, бедняга не успокоится до самого вечера, пока не вскроет таинственный конверт…
Как она тяжела, свобода
Для твоих неокрепших крыл!..
Не ищи же, мой друг, кого-то,
Кто бы вел тебя и учил.
Кто бы мудрость седых столетий
На ладони тебе поднес,
Кто сумел бы легко ответить
На гнетущий тебя вопрос.
Не ищи ты кого-то, где-то,
Кто грозил бы самой грозе,
Кто познал бы все грани света
И сумел бы вместить их все.
Небо каждому дарит лучик;
Кто успел, тот его поймал…
Каждый странник тебя научит
Знакам жизни, что ты не знал.
И случится однажды встреча…
Ты поднимешь взгляд к небесам
И поймешь: твой учитель вечен,
Твой учитель — и есть ты сам.
Моему доброму другу Нирку Мисалю, с пожеланиями всех благ и счастья.
Я не прощаюсь. Я говорю до свидания. Мы еще встретимся с тобой.
Макс М.
Утром Алини, Тикка и Юлана увидели своего брата совершенно другим. Казалось, в его душе произошло что-то чудесное. Он был светел, как солнечный день, и глаза его излучали невидимое простым взглядом, но ощутимое чуткой душой сияние. Он понял, нашел наконец то, чего ему всю жизнь так не хватало; преобразился… и теперь, с трудом подбирая словесное описание пережитому, пытался рассказать о нем сестрам. Они слушали, но ни единым словом, ни единым жестом не выдали того, что им знакомы эти слова: ведь то же самое они втолковывали брату много лет, пока он скитался от одного мастера к другому и искал свой абсолют… но тогда он был слеп и не слушал. И тем более велик учитель Макс, что сумел открыть ему глаза…
Глава двадцать пятая. Любимая суббота
Я слеп. Когда погиб мой единственный сын, слезы горя иссушили мои глаза, но, благодаря милости Высокого Неба, открыто мне было иное зрение.
И видел я, как пришел туман с моря и разверзся, оставив на земле темное дитя. Видел я, что дитя это не плачет. Видел я мертвенный холод в детских глазах его. И накрыла его драконья тень. И дракон тот понес весть своим собратьям во все концы мира, и приняли они облик человеческий, скрыв под мягкой кожей свою изумрудную чешую.
А потом видел я конец света, когда треснул мир на две половины, и тьма затопила его. Бессильны были великие миродержцы, и темное дитя взирало на них сквозь пелену тумана равнодушия.
И изрек я братьям и сестрам моим: «Придет темное дитя, чтобы разрушить обитаемый мир, и изумрудные драконы, в облике людей ходящие по этой земле, помогут ему» и велел разнести эту весть во все концы населенного людьми Омниса, дабы обрушились люди на изумрудных приспешников тьмы и остановили всеобщий крах. Слышащий да услышит мой вопиющий глас.
Святой Кроган. Апокалипсис. Откровения 13:2, 13:3, 13:4, 13:5
Эдна была поражена красотой и размахом трансволо. Но так поражен бывает романтик, а не прожженный профессионал. Если второй, которому давно приелись все эти мерцающие звезды, отметил бы лишь невероятные десять минут и чрезвычайную юность мага, то сердце первого наполнилось бы простым и искренним счастьем от распахнувшейся перед ним панорамы бескрайнего мира.
Эдна почти ничего не смыслила в магии… именно потому ее радость была так искренна. И Максимилиан любовался этой искренностью, впитывая ее, как впитывает любой свет черный фарх… Милой, доброй девушке не было никакого дела до пресловутых, недостижимых, нечеловеческих десяти минут, за которые он сотворил все это волшебство. И это было прекрасно.
Было двенадцать с половиной часов дня по местному времени. Стояла настоящая южная жара, именно такая, в которую никто из местных и не подумает появиться на пляже. Макс и Эдна неторопливо шли почти безлюдной песчаной кромкой моря. Почти — потому что редкие отдыхающие все же нарушали общую картину запустения: судя по девственной белизне кожи, это были приезжие, еще не имеющие горького опыта общения с полуденным южным солнцем. На странных путников они поглядывали с недоумением. И не потому, что их волновали жуткие шрамы Максимилиана, которому пришлось снять плащ и куртку, чтобы меньше страдать от жары. Возможно, они просто гадали, почему эти двое одеты не по погоде, и тихонько посмеивались над ними. Что до шрамов…
