Марион де Лорм была дочерью довольно состоятельного человека, и, пожелай она выйти замуж, ей дали бы в приданое двадцать пять тысяч экю; по выйти замуж она не пожелала. Это была красивая и статная женщина, которая все делала с большой охотою; она не отличалась живостью ума, но хорошо пела и хорошо играла на лютне. У нее порою краснел нос, и посему иной раз она целое утро сиживала, опустив ноги в воду. Она была великолепна, расточительна и по природе своей сластолюбива. Она признавалась, что за свою жизнь питала склонность к семи или восьми мужчинам, но не больше: де Барро был у нее первым, затем — Рувилль, хотя он и не слишком-то красив; это из-за нее он дрался на дуэли с Лаферте-Сенетерром; потом Миоссанс, которому она написала, когда ей пришла прихоть переспать с ним, далее — Арно, Господин Главный, г-н де Шатийон и г-н де Бриссак.

Она рассказывала, что кардинал де Ришелье подарил ей однажды трость ценою в шестьдесят пистолей, которую получил от г-жи д'Эгийон. «Я почитала это, — говорила она, — за трофей». Она пришла к нему переодетая пажом. Марион де Лорм немного завидовала Нинон.

Маленький Кийе, который был знаком с Марион весьма коротко, утверждает, что у нее было самое прекрасное тело, какое он когда-либо видел. Он сотни раз целовал ей известное место, но на этом все и кончалось. Он говорил ей: «Приходит же иной раз, когда объешься, охота съесть какую-нибудь гадость; вот и на меня у вас может появиться аппетит». Это был невзрачный прыщеватый человечек.

Марион де Лорм умерла тридцати девяти лет, но и в эти годы она была даже прекраснее, чем когда-либо. Если бы не частые беременности, она была бы хороша и до шестидесяти лет. Будучи сластолюбива, как я уже говорил, она легко беременела. Незадолго до болезни, дабы вытравить плод, она приняла большую дозу антимония, это-то ее и убило. У нее нашли различных пожитков на двадцать тысяч экю; перчаток ей хватало не больше чем на три часа. Она никогда не брала деньгами, а только вещами. Чаще всего уговор заключался на серебряную посуду той или иной стоимости.

Собственная расточительность и запутанные дела ее семьи принудили Марион заложить колье, подаренное неким д'Эммери. Об этом толстяке она говорила, что он приятный собеседник, чистоплотен и хорош в постели. Он препоручал ей кое-какие дела, (И это колье было дано не бескорыстно; оно в какой-то мере явилось вознаграждением за коммерческие услуги.) но ничего не сделал для ее братьев.

Уссе, казначей по делам побочных доходов, ныне интендант финансов, выкупил это колье и оставил у себя; он был влюблен в Марион де Лорм, однако не отважился потратить ради нее такую сумму.

Когда она умерла, пришлось обратиться к Президенту палаты косвенных сборов. Немногим раньше Лаферте-Сенетерр, в ту пору маршал Франции, пользуясь бедственным положением, в котором она обреталась, вознамерился увезти ее в Лотарингию; но Марион это отсоветовали, ибо Маршал поместил бы ее в бордель. К Шеври она прибегала лишь на худой конец, когда никого другого у нее под рукой не было.

Когда она обратилась к покойному президенту де Мэму с ходатайством об освобождении своего брата Бэ (Название одного из поместий ее отца.) из тюрьмы, куда он попал за долги, Президент сказал ей: «Да может ли статься, мадемуазель, что я прожил до нынешнего дня и ни разу не видел вас?». Он проводил ее до подъезда, посадил в карету и выполнил ее просьбу в тот же день. Подумайте только! Другая, занимаясь тем, чем занималась Марион, обесчестила бы свою семью, к ней ее возлюбленные относились с уважением. Стоило ей умереть, как все позабыли о ее родственниках и оказывали им кое-какую помощь лишь в память о ней. При жизни она избавляла от расходов почти всех своих родных.

Она десять раз исповедалась во время болезни, от которой умерла, хотя проболела всего два-три дня: всякий раз ей хотелось покаяться в чем-то еще. После смерти она лежала сутки на своей постели с венком из флердоранжа на голове. Но потом кюре церкви Сен-Жерве заявил, что это нелепо.

У Марион было три сестры, все три красивые. Младшая была девицей и останется ею навсегда — на манер своей сестры; лицо у нее попорчено оспой, но это не мешает ей обладать пылкой страстностью. Г-жа де Ла-Монтань, старшая из сестер, имела однажды глупость сказать, как говорится в пословице: «Мы хоть бедны, зато честны». Тем не менее г-н де Море едва не сломал себе шею, влезая по веревочной лестнице на четвертый этаж, где она ему назначила свидание. Другая старшая сестра была замужем за Можру, который занимал какую-то должность в Артиллерийском ведомстве (Он — казначей Артиллерийского ведомства.) и жил в то время в Арсенале. Генерал-инспектор артиллерии, ныне маршал де Ламейре, в пору своего вдовства влюбился в нее. Говорят, будто он одолжил ей бриллиантовые серьги, а назавтра, когда она захотела их вернуть, упросил ее оставить их себе как подарок, после чего начал сильно к ней приставать; ничего не добившись, он дал ей пощечину и стал попрекать, что, мол, его деньги не хуже денег де Реца; (Старшего брата Кардинала.) насчет последнего сильно злословили. Генерал-инспектору артиллерии этого было мало: он прогнал ее мужа из Арсенала и всячески вредил их семье.

Он второй сын г-на де Витри, (Старший брат — это маршал де Витри.) который первым отошел от Лиги, после чего находился в добрых отношениях с Генрихом IV, будучи капитаном его Гвардии; своим сыновьям он дал имена Франсуа и Никола, и Король так запросто их и называл.

После того как отец на старости лет удалился на покой, Никола, поскольку речь идет о нем, оказался настолько безрассуден, что покинул аббатство Святой Женевьевы, коим он ведал, а также отказался от должности попечителя епископства Mo (говорят, будто у него могло быть там сто двадцать тысяч ливров в церковных угодьях, и притом в Париже или предместьях Парижа) и удовольствовался наследственным доходом — самое большее в четыре тысячи ливров; но его влекло к военной службе. Укрепившись в своем намерении, он, поскольку во Франции в ту пору царил мир, стал просить у отца разрешения постранствовать по свету в ожидании случая попасть на войну по милости судьбы, полагая, что время, таким образом, пройдет для него с пользой. «Я начну, — добавил он, — с Испании, ежели вы не возражаете». Отец на это согласился, однако же предупредил сына, чтобы тот поостерегся, дабы его не узнали. «Тебе известно, — сказал он, — что я дал когда-то в Париже в присутствии хромуши Монпансье пощечину одному испанскому сеньору за то, что он обвинил меня, будто я нестоек в своих убеждениях. Судя по его возрасту, этот сеньор, должно быть, еще жив и, по-видимому, бывает при Дворе». В Мадриде Сеньор узнал дворянина, капитана Шампаня, который находился там вместе с г-ном дю Аллье (так в ту пору звали Маршала). Он встречал этого капитана с г-ном де Витри еще во времена Лиги[300]. Испанец обласкал Шампаня и осведомился, где живет его начальник. Капитан сказал ему это, полагая, что невозможно угадать в г-не дю Аллье сына г-на де Витри, но Испанец это легко разгадал и на следующий день навестил г-на дю Аллье, наговорил ему столько любезностей и выразил такую готовность к услугам, что тот, отдавая ему визит, не смог больше перед ним таиться, назвал свое имя и объявил ему, что через восемь или десять дней намеревается тронуться в путь, дабы посетить все прекрасные города Испании. Сеньор отменно угостил дю Аллье, а в день его отъезда, принеся ему извинения за то, что не может его сопровождать, ибо обязан находиться в свите Короля, передал ему пакет с королевскими письмами к губернаторам тех мест, которые лежали на пути следования нашего путешественника. Повсюду ему оказывали множество почестей, так что в конце концов он был вынужден продолжать путешествие под чужим именем.

Я уже говорил, что именно он убил маршала д'Анкра. Лозьер, младший из де Теминов, говоря о маршале де Витри, заявил во всеуслышание: «Неужто мне никогда не дадут подло и коварно убить кого-нибудь, дабы сделать меня затем маршалом Франции?».