У Кардинала был первый секретарь, человек несколько более порядочный, чем его патрон; звали его Шарпантье. Этот человек никогда не брал даже ничтожной доли конфискованного имущества, отказывался от подношений и довольствовался весьма малым.

Настало время поговорить о Господине Главном. Кардинал, который был не очень-то доволен Луизой де Лафайетт и понимал, что надо чем-то развлечь Короля, обратил свои взоры на Сен-Мара, второго сына маршала д'Эффиа. Он заметил, что Король уже питает некоторую склонность к молодому сеньору, который был красив и хорошо сложен, и решил, что, будучи сыном его ставленника, тот станет послушнее ему, нежели кто-либо другой. Сен-Map противился этому возвышению целых полтора года; он любил удовольствия и достаточно хорошо знал Короля; в конце концов он покорился своей судьбе. Король никогда никого не любил так горячо. Король называл его «любезным другом». При осаде Арраса, когда Сен-Мар находился там с маршалом де Лопиталем и пожелал стать во главе прикрытия военного обоза, ему пришлось писать Королю по два раза на дню; и однажды Государь даже заплакал, долго не получая от него вестей. Кардиналу хотелось, чтобы Сен-Map докладывал ему обо всем до самых мелочей, а тот желал докладывать Кардиналу лишь о самом для него важном; их разлад впервые обнаружился, когда Господин Главный вознамерился присутствовать на Государственном Совете.

Кардиналу не понравилось также, когда Сен-Map отказался от должности Первого шталмейстера Малой конюшни, выразив желание стать Главным шталмейстером. Король в его присутствии говорил обо всем; он был посвящен во все дела. Кардинал указал Королю на все могущие последовать от сего неприятности; Сен-Map де еще слишком молод. Это вывело Господина Главного из себя, и он добился того, что Король грубо обошелся со шпионом Кардинала Ла-Шене, своим первым камер-лакеем, и с позором его выгнал. Выгоняя его, Король сказал присутствующим: «Он-то, по счастию, не дворянин». Он обругал его негодяем и пригрозил побить палкой. Сен-Map попытался по мере сил обелить себя в этом случае перед Кардиналом и сказал ему, что Ла-Шене, замыслив поссорить его, Сен-Мара, с Королем, помешал бы ему исполнить свой долг перед Кардиналом. Ламейре, свойственник Сен-Мара, предложил ему в Рюэле, где он всячески защищал молодого человека, подписать бумагу, в которой бы он обязался передавать Кардиналу все, что услышит от Короля. Сен-Map ответил, что это значило бы подписать себе обвинительный приговор.

Более всего, по-видимому, настроил Сен-Мара против Его Высокопреосвященства некто Фонтрай; (Знатный человек из Лангедока, с горбом на груди и на спине, весьма некрасивый, но с далеко не глупой физиономией. Он очень низкого роста и толст.) он был бешено зол на Кардинала, и вот почему. Фонтрай, Рювиньи и другие находились в передней Кардинала в Рюэле; доложили о прибытии уж не помню какого посланника. Кардинал выходит к нему навстречу в переднюю и, застав там Фонтрая, говорит ему, пожалуй, чересчур насмешливо: «Станьте-ка в сторонку, господин де Фонтрай, и не попадайтесь на глаза: этот посланник не любит уродов». Фонтрай заскрежетал зубами и подумал: «Ну и шельма, ты вонзил мне в грудь кинжал, но я отплачу тебе, или мне не жить». Вскоре Кардинал пригласил его войти и шутливо заговорил с ним, дабы загладить свои слова. Но Фонтрай так ему их и не простил. Быть может, именно эти слова и привели к большому заговору, от которого Кардинал едва не погиб.

Прежде чем рассказать об остальном, следует упомянуть о Каталонии и Русийоне, поскольку катастрофа произошла под Перпиньяном[201]. Поначалу Кардинал почти не уделял внимания Каталонии, ибо, как мне кажется, никогда не читал «Мемуаров Лиги», а также «Мемуаров о царствовании Карла IX» и не знал, что изгнать испанцев из Италии и Нидерландов надобно через Пиренеи, а не через Альпы; быть может, он и знал, но ему хотелось затянуть войну. Как бы то ни было, когда Ламотт-Уданкур через Ла-Вале, посланного Королем в армию, действующую в Каталонии, направил Кардиналу записки, из которых явствовало, что у него, Ламотт-Уданкура, большие связи в Аррагоне и Валенсии, Ришелье, протягивая посланцу руку, сказал: «Заверьте г-на де Ламотта, что вскоре я доставлю в Испанию Короля собственной персоной». Мне думается, что, поскольку Король устал от войны, Кардинал на этот раз в самом деле выполнил бы свое обещание. С этой целью он уговорил Короля совершить поездку в лагерь под Перпиньяном. Во время осады сего города самые богатые люди Сарагосы удалились в Кастилию и другие провинции. Намерения Кардинала заключались в том, чтобы доставить Короля в Барселону во главе сорокатысячной армии, послать одного из лучших генералов с некоторой частью войск в Португалию и одновременно осадить Фонтарабию, взяв которую (ибо, по всей видимости, Испанский король не смог бы оказать здесь должный отпор), армия должна была пройти вдоль Пиренеев, дабы соединиться затем с войсками Короля. Во всей Наварре надобно было осаждать только Памплону. Королю эта затея пришлась весьма по вкусу, и он приказал привести в порядок дорогу на Монт-Серратскую обитель. В самом деле, на это потратили восемь тысяч ливров, а работы произвели более чем на сто тысяч франков, ибо крестьяне, узнав, что это делается для короля Франции, не хотели брать денег. Кольюр взяли до Перпиньяна, но только благодаря чистейшему случаю: замок, стоящий на скале и обнесенный стенами ужасающей толщины, не страшился ни ядер, ни подкопов. Маршал де Ламейре, однако, велел — без особого смысла — заложить минную галерею, и взрывом засыпало единственный колодец у осажденных. Таким образом, чтобы не помереть от жажды, им пришлось сдаться.

Сальс ценится гораздо выше. Покойный принц Конде[202] взял его. Ботрю говорил, что по этому поводу можно было бы выпустить внеочередной номер «Газетт»[203], поскольку до того Принц потерпел неудачу под Долем и Фонтарабией. Человек, знающий свое дело, может, сидя в Сальсе с пятьюстами солдат, погубить сорокатысячную армию. Эспенан ввел туда три тысячи человек, которые совершенно изголодались. Впоследствии этот город был застигнут нашими врасплох, когда шли на Перпиньян. Этот Эспенан был полнейшим невеждою: он разместил большое количество конницы в Таррагоне, а потом сдался неизвестно по какой причине. Умер он в должности коменданта Филипсбурга. В начале войны было нетрудно пробить себе дорогу; ежели кто знал воинское ремесло хоть понаслышке, перед ним уже заискивали, ибо этого ремесла не знал никто.

Отправляясь в Русийон, Кардинал узнал в Тарасконе, что Машо, советник по приему прошений, велел весьма неосмотрительно повесить в Нарбонне нескольких хлеботорговцев. Кардинал захотел узнать все подробности этого дела. Ему сказали, что в городе находится некий парижский адвокат, по имени Ланглуа (во Дворце Правосудия его звали Ланглуа «фехтмейстер», потому что его отец занимался этим ремеслом, дабы отличить его от других, носивших то же имя). Этот адвокат был когда-то Королевским прокурором в ведомстве Машо. Ланглуа приходит к Кардиналу и, излагая ему дело, все время называет его не иначе как «Сударь». Все, кто при этом присутствовали, шепчут ему: «Говорите «Монсеньер»». Тот продолжает по-прежнему говорить «Сударь». Кардинал давился от смеха, видя, как стараются все эти льстецы, и слушал Ланглуа весьма внимательно. Адвокат, закончив свое изложение, сказал: «В суде, при обращении, мы всегда говорим только «Сударь»; я — судейский и другого обращения не знаю».

Но вернемся к Господину Главному. Адмирал де Брезе только что прибыл (было это перед Рождеством 1641 года), когда Кардинал, желавший отправиться в конце января под Перпиньян, сказал ему, что надлежит снарядить корабли, стоящие в Бресте, а затем, пройдя пролив, стать на якорь перед Барселоной, дабы воспрепятствовать оказанию помощи Перпиньяну. Несколько дней спустя Брезе вошел в спальню Короля: вы, разумеется, понимаете, что страж у дверей не заставлял его стучаться дважды. В это время Король и Господин Главный разговаривали в алькове, Брезе, не замеченный ими, слышит, как Господин Главный вовсю бранит Кардинала. Брезе удаляется; он хочет все обдумать наедине. Ему в ту пору не исполнилось еще и двадцати двух лет; он боялся, что ему не поверят. И он решает как можно чаще сопровождать Короля на охоте, а ежели случится встретить Господина Главного, отвести его в сторону и заставить обнажить шпагу. Однажды он встретил его весьма удачно; но. увидев какую-то собаку, подумал, что сейчас сюда явятся и люди. На следующий день Кардинал приказал Брезе отправляться через сутки в путь. Два дня Адмирал скрывался, велев привести в порядок свой экипаж. Его Высокопреосвященство узнал про то, послал за ним и сурово отчитал его. В конце концов молодой Брезе, не зная, как поступить, идет к г-ну де Нуайе, рассказывает о том, что слышал и что намерен сделать. Г-н де Нуайе говорит ему: «Сударь, лучше вам завтра еще не уезжать». Кардинал, узнав обо всем, вызывает де Брезе, благодарит его за усердие и отпускает, сказав, что сам наведет здесь порядок.