и вызвал Монревеля на поединок; но Монревель его убил.

А вот поединок несколько менее кровавый. Сатирик Ренье, не получив должного удовлетворения от Менара, является к нему с вызовом на дуэль, когда тот еще лежит в постели; Менар был столь удивлен и растерян, что никак не может натянуть на себя штаны. Впоследствии он признавался, что потратил на одевание часа три. За это время он посылает к графу де Клермон-Лодэву, прося прийти помирить его с Ренье, когда они будут на месте поединка. И вот противники встречаются. Граф спрятался; Менар оттягивает дуэль, как только может: он утверждает, что одна шпага короче, чем другая, он целый час стягивает с себя сапоги, мягкие туфли ему слишком узки. Граф смеялся, как сумасшедший. Наконец он появляется на лугу; Менар не может далее притворяться и просит у Ренье прощения; но графа он осыпает упреками и говорит ему, что, будь оба противника более решительны, они давно бы перерезали друг другу глотку.

Этот граф, когда у него собираются люди, которые ему по душе, удерживает их, никак не хочет отпускать и для охоты дает только своих лошадей, опасаясь, как бы они не разъехались по домам; что до меня, я бы уехал и на его лошади.

Барон д'Аспремон, родом из Шампани, дрался однажды чуть ли не три раза в один и тот же день. Утром он убил человека и был легко ранен в бедро; в полдень он садится за стол герцога Энгиенского, на службе которого состоит; рана его беспокоит; он не может есть; тут он стал забавляться, бросая катышки хлеба в одного из своих друзей, и по досадной неосторожности угодил в лоб не помню уж какому храбрецу, который впервые появился в этом доме. Человек этот счел, что его будут презирать, ежели он это стерпит; он требует объяснения. Аспремон отвечает, что дает объяснение лишь со шпагой в руке. Они идут на Отейский луг; там Аспремон ранит противника в руку и обезоруживает его. Но не успел он возвратиться, как выясняется, что капитан гвардии герцога Энгиенского ищет секунданта, он берет Аспремона, но, когда они шли к месту поединка, их разлучили.

Некий чиновник Парижской счетной палаты выпутался из затруднительного положения еще лучше, нежели Менар. Однажды он ехал верхом в Медон; когда он проезжал по Гренельской равнине, его остановили трое всадников; они говорят ему, что судя по его лицу, он несомненно дворянин. Чиновник не осмелился это оспаривать. Всадники говорят ему, что, поскольку один из их друзей не явился, они просят его быть секундантом вместо него. Он не отвечает ни да, ни нет; но они заставили его ехать с ними. Драться предстояло пешими. Когда все соскочили с лошадей, чиновник сделал вид, будто ему надобно отойти в сторону по малой нужде, затем он быстро вскакивает на лошадь, пришпоривает ее и кричит: «Других, других поищите, господа! Меня не надуете!». Конь у него был добрый, и он добрался до города прежде, чем остальные успели вскочить в седло. Они обзывали его вдогонку жалким трусом, но он и не подумал остановиться. Дабы придать рассказу большую остроту, говорят, будто на следующий день он поведал о своем приключении в палате и там было приказано, чтобы впредь, во избежание подобных случаев, ни один чиновник не рядился под дворянина.

Некий дворянин, гугенот, по имени Перпонше, служивший капитаном в Вилле-Котре под начальством маршала д'Эстре, командуя однажды жандармами этого Маршала в отряде, который г-н д'Арпажон вел в Лотарингию, в какой-то потасовке, вспыхнувшей из-за размещения на постой, получил от родственника г-на д'Арпажона несколько ударов тростью, в чем обидчик не очень-то хотел признаваться. Арпажон решил добиться примирения между ними; но в тот день, когда оно должно было состояться, Перпонше собрал в штаб-квартире всех своих жандармов, велел им спрятать пистолеты под плащами; и когда ему дали в руку палку, он нанес ею с полдюжины крепких ударов тому, кто приносил ему извинения, и тот ничего не мог поделать, ибо сила была на стороне Перпонше. За него вступились, и дело кончилось вничью.

Некий храбрец, имени которого мне так и не могли назвать, играя с приятелем, поссорился с ним, и тот в конце концов ударил его палкой. Оскорбленный, будучи гораздо сильнее обидчика, идет к двери, запирает ее на засов (дело было зимой), хватает противника, валит его в огонь и, наступив ему на живот, начинает поджаривать. Бедный малый издает ужасающие вопли. В комнату пытаются войти, но она на запоре. Наконец дверь взламывают; у обидчика уже начала обгорать кожа. После этого их нетрудно было примирить.

В 1652 г. Гийераг, молодой человек из приличной бордосской семьи (он получил должность Саразена при особе принца де Конти) попросил некоего храбреца, по имени Ришар, вызвать на дуэль от его имени графа де Марена, который сделал ему какую-то пакость. Ришар сказал ему: «Дорогой мой, всего лишь две недели назад я дрался на дуэли за два лиара; но теперь у меня уже пятьсот пистолей; прошу тебя, дай мне их прожить, а после будем драться сколько тебе угодно; вот тебе Павийон, мой товарищ, у него нет и четверти экю; обратись к нему». И дело было улажено.

Вот рассказ о Рабле, который довелось мне слышать. По возвращении из Рима епископ Парижский, из дома дю Белле, которому служил Рабле, решил сыграть с беднягой злую шутку. Было это в Ницце, в Провансе; вечером он велел украсть у Рабле деньги, а в полночь все уезжают и оставляют его без гроша. Рабле, оказавшись в трудном положении, начинает раздумывать, и ему приходит в голову остроумная мысль, как добраться до Парижа. Он берет золу, смешивает ее с гипсом и насыпает это в небольшой кулек; потом он смешивает золу с углем и, наконец, перемешивает золу с песком и сажей; Все это он раскладывает по трем кулькам, прикрепляет к каждому ярлычок, прячет на столе под сукно и идет к мессе. Служанка, прибирая комнату, находит кульки и показывает их хозяину постоялого двора. На ярлычках было написано: порошок для отравления Короля; затем порошок для отравления Королевы; порошок для отравления Дофина; и на всех ярлычках значилось, что всякий, кто понюхает порошки, — умрет. Хозяин сообщил об этом судье; Ницца в ту пору принадлежала Королю. Порешили отправить Рабле к Государю. Его хватают, сажают на лошадь; но, поскольку виноватым он себя не чувствовал, он дорогою столько порассказал тем, кто его сопровождал, что они не знали, чем его попотчевать. Епископ Парижский докладывал Королю о своем посольстве, как вдруг все услышали громкие крики во дворе Лувра: «Вот мэтр Франсуа! Вот мэтр Франсуа!». Епископ выглядывает из окна и видит Рабле. Ниццские посланцы приводят связанного мэтра Франсуа к Королю. Можно себе представить, как потешались над добрыми горожанами Ниццы, которые позволили себя так ловко провести. Я привожу этот рассказ таким, каким мне его поведали. Говорят также, что Рабле отказался подойти к Папе, сказав: «Раз моему хозяину он дает целовать свои ноги, мне он даст целовать свой зад». Рассказывают, будто кто-то спросил Рабле, каким образом он очистил бы желудок Пантагрюэлю. «Darem illi, pillulas evangelicas aloes centum libras»[351] и т. д.

Дошедший до нас портрет Рабле написан не с него: его сделали наобум, каким его себе представляли.

Кардинал дю Белле угощал однажды судейских; играла музыка, и он велел Рабле написать слова; тот написал их с таким припевом:

Некий гугенот, золотых дел мастер, приехав в Шарантон, повстречал на улице Сент-Антуан одновременно двух священников, несших святые дары: один выходил из церкви св. Павла, другой туда возвращался. Гугеноту крикнули, чтобы он снял шляпу; но он по-прежнему продолжал свой путь. Наконец, какой-то человек подошел к нему и крикнул в крайнем раздражении: «Почти твоего Создателя!». — «Какого же из двух?» — спросил мастер. Прохожие оказались столь озадаченными этим вопросом, что не осмелились ему что-либо сказать в ответ.