Любовное увлечение Вилларсо доставило немало огорчений его жене. Буаробер рассказывает, что однажды, когда он зашел к Вилларсо, — ибо, бывая в Париже, квартирует в доме, который ему продал, — воспитатель детей Вилларсо, желая показать Буароберу, насколько образованы его питомцы, спросил у одного из них: — Quis fuit primus monarcha? — Nembrot. — Quem virum Semiramis? — Ninum[329]. Г-жа де Вилларсо сильно разгневалась на учителя. «Поистине, — сказала она ему, — вам следовало бы воздержаться и не обучать детей всяким гадостям»; и добавила, что упоминание этого имени у нее в доме оскорбительно.

Вилларсо приревновал Нинон к маршалу д'Альбре (1656), который, ничего не добившись у девицы дю Герши, жившей напротив Нинон, перешел ручей и прельстил Нинон вторично. Он открыто похвалялся, что пленен ею навсегда.

В «Мемуарах эпохи Регентства» можно прочесть о преследованиях, которым святоши подвергли бедную Нинон, и о том, что произошло с ней в дальнейшем.

По навету г-жи де Граммон, злобной лицемерки, о которой Маршал, ее супруг, говорил, что она даст тридцать очков фору самому сатане, Королева-мать велела заточить Нинон в монастырь Мадлонетт. Г-же де Вандом было поручено выполнить это. Нинон обвиняли в том, что она де заражает вольнодумством придворную молодежь. После этого пошли разговоры, будто все придворные волокиты собираются осадить монастырь Мадлонетт; нарядили стражу, которой приказано было ходить дозором вокруг монастыря всю ночь. В другой раз пошли слухи, будто какие-то блестящие кавалеры измеряли из соседнего дома высоту стен монастыря, и. т. д. Все это наделало такого шума, что Нинон пришлось оттуда взять, но с условием, что она проведет некоторое время в монастыре в Ланьи. Ее навещало такое множество народу, что хозяин харчевни «Королевский меч» нажил себе на этом состояние. Буаробер отправился туда повидать свою божественную, как он называл Нинон. С ним был маленький лакей, и когда Буаробер уехал, служанка спросила того, кто занял ту же комнату: «Сударь, прикажете постлать только одну постель для вас и для вашего лакея, как для г-на аббата Буаробера?». Нинон рассердилась на Аббата и сказала: «Уж лакей-то мне совсем не нужен». — «Вы ничего в этом не понимаете, — ответил Буаробер, — ливрея придает особую прелесть».

В 1671 году Нинон увлеклась знакомым мне молодым человеком. Однажды, когда они вместе ехали в карете, она заметила, что ее спутник смотрит на всех проходящих женщин. «Э, да вы умеете заглядываться», — говорит она и тут же влепляет ему основательную пощечину: она уже не молода и не уверена в своих чарах.

Некий аббат, который величал себя аббатом де Понсом, большой лицемер, корчивший из себя знатную особу и бывший всего-навсего сыном провинциального шапочника, довольно удачно угождал ей; это был пройдоха, который, не имея ничего, стал обладателем шести-семи тысяч ренты; это прообраз Тартюфа[330]; однажды он признался Нинон в своей страсти, влюбившись в нее. Говоря о своем увлечении, он сказал Нинон, что ей не надобно удивляться, что самые прославленные святые были подвластны чувственной страсти; что святой Павел[331] был влюбчив, а блаженный Франциск Сальский не смог избавиться от сего греха.

Мне это напомнило графиню де Ла-Сюз, которая незадолго до смерти влюбилась в созданный ею образ Иисуса Христа; она представляла себе его высоким, темноволосым юношею, весьма привлекательным. Когда Нинон сказала ей: «Мне кажется, что он белокур», — Графиня ответила: «Отнюдь, дорогая моя, вы ошибаетесь; я знаю доподлинно, что он был темноволос».

Советники этого края по большей части дворяне. Обычно до вступления в должность они успевают совершить два или три путешествия на гребных судах и подраться на дуэли. Находятся среди них и такие, у которых сутана держится всего лишь на одной пуговице, и такие, которые не перестают биться на шпагах — даром что они сенаторы. Они презирают всех остальных людей на земле, а друг с другом иной раз обращаются весьма странным образом, как вы сейчас это увидите, прочитав о ссоре, случившейся между двумя советниками из-за павлина.

В Эксе у одного советника парламента был павлин, которого он держал на довольно большом дворе, усаженном деревьями; у другого советника, его соседа, был сад, самый чистый в городе. Сад и двор соприкасались, так что павлин частенько залетал в этот сад, и поскольку эта птица скребет землю, она всегда что-нибудь в саду портила. Хозяину сада это надоело; но вместо того чтобы поговорить с соседом учтиво и предложить ему вырвать у павлина несколько самых больших перьев, чтобы помешать ему перелетать через ограду, владелец сада велел передать своему соседу через секретаря, что, ежели тот не воспрепятствует птице залетать в его сад, он убьет павлина в первый же раз, как его обнаружит. Секретарь застал лишь одного из братьев Советника и передал ему поручение, но не в столь резких выражениях. Брат, совсем еще юноша, обещал, что перескажет все Советнику, но, как видно, об этом забыл. Назавтра владелец сада убивает павлина, не осведомившись даже у секретаря, выполнил ли тот его поручение. Он держался гордо и смотрел на своего соседа свысока, считая себя более знатным, более богатым и потому еще, что недавно женился на дочери маркиза д'Ирвиля из Дофине. Он убивает павлина из пистолета и посылает птицу с лакеем к своему собрату, который в то время ушел во Дворец Правосудия; сам он отправляется туда же, а из Дворца в загородный дом, откуда возвращается только вечером. Первый Советник находит своего павлина мертвым на кухне. Он приходит в ярость: собирает своих друзей, которые — их человек пятьдесят, — хорошенько обсудив все происшедшее, взламывают заднюю дверь в саду обидчика и с помощью всех железных предметов, которые оказываются у них под рукою, учиняют в саду полный разгром. Хозяйка дома пытается их уговорить; но, вместо того чтобы отнестись к ней с подобающим почтением, они нагло грубят. Муж, вернувшись в тот же вечер, созывает своих приятелей: обе партии умножаются в числе, в городе вот-вот разгорится настоящая баталия. Тем временем происходит двадцать вызовов на дуэли между молодыми представителями обеих партий; и вот, вместо одной ссоры, их вспыхивает целая сотня. Граф д'Алэ, губернатор провинции, оказался в довольно затруднительном положении. Маркиз д'Ирвиль, узнав об этом скандале, пускается в путь в сопровождении такого множества дворян Дофине, что губернатор вынужден выставить охрану у всех переправ через Дюранс, дабы воспрепятствовать его прибытию. В конце концов г-н д'Ирвиль прибывает один, и, когда спор уже почти улажен, граф д'Алэ, знающий, что это человек весьма рассудительный, просит Маркиза изложить письменно те требования, которые, по его мнению, могли бы возместить убытки, причиненные его дочери, приписав к этому то, что сам сочтет нужным: он, Граф, всецело полагается на него. Маркиз д'Ирвиль так хорошо разобрался во всех подробностях ссоры и во всех сопутствующих обстоятельствах и предъявил столь разумные требования, что граф д'Алэ не изменил ни одного слова во всем, что тот написал, и сказал ему: «Сударь, вы требуете меньше, нежели я готов был вам отдать».

Этот павлин напомнил мне трех гусят, из-за которых все беарнские дворяне чуть было не перегрызли друг другу горло. Некий дворянин, желая угостить г-на де Граммона, заказал в деревне у одного из соседей трех гусят, которых откармливал крестьянин; в этом краю мелкой птицы не едят, и еще недавно там даже и теленка не забивали — на том основании, что со временем он становится быком. Владелец деревни заявил, что гусят он бережет для себя; он, правда, их не забрал, но запретил крестьянину отдавать тому дворянину. Тот забирает их насильно — и вот вся знать уже в седле. Г-н де Граммон с превеликим трудом положил конец раздору.