Жан-Франсуа де Гонди, ныне кардинал де Рец, — небольшого роста смуглолицый человек, близорукий, нескладный, некрасивый и неловкий в любом деле. Когда он пишет, все буквы у него горбатые, нет ни одной прямой строки, все вместе это сплошные каракули. Я наблюдал, что он не может даже застегнуть себе пуговицы. Однажды на охоте г-ну де Меркеру пришлось нацеплять ему потерянную шпору: сам он не мог с этим справиться. Одно время из всех монет он распознавал только пистоль и четверть экю. Ему было суждено стать Мальтийским рыцарем[308], и поскольку он родился во время заседания Капитула Ордена, то с первого же дня стал его Кавалером и, таким образом, довольно рано мог бы стать его Гроссмейстером. У него были два брата, оба старше его: нынешний герцог и тот, кого называли маркизом дез-Иль-д'Иер; этот был белокур. Г-н де Бассомпьер говаривал: «Уж про него не скажешь, что он скроен не на мой лад». Я уже упоминал, что их мать отличалась чрезмерной стыдливостью. Сей белокурый юнец говорил, что хочет стать кардиналом, дабы опередить своего брата: он был честолюбив, но глупо погиб на охоте. Упав с лошади, он запутался ногою в стремени (Меня также тащила лошадь, притом в винограднике, но моему здоровью вреда это не принесло. По счастью, лошадь не брыкалась.) и был убит ударом копыта в голову. После его смерти родители изменили свои намерения, и нашего Мальтийского рыцаря решено было предназначить для духовной карьеры. И вот он становится аббатом в Бюзе; так называлось одно из аббатств в Бретани. Сутана ему подходила больше, нежели шпага, если не по его нраву, то во всяком случае по его обличию, которое я выше описал. Лицо его, однако, было отнюдь не глупым; в чертах его сквозило даже что-то горделивое.

Отец Кардинала храбростью не отличался, г-н де Гиз презирал его, и это послужило отчасти причиною ожесточения, с которым Герцог ополчился на него, утверждая, что Генерал Галерного флота должен подчиняться Адмиралу Леванта, а Адмиралом этим был г-н де Гиз. Эта мысль так прочно засела ему в голову, что он ни о чем другом не говорил, и кто-то однажды заметил: «Господин де Гиз помешан, но его помешательство не тихое и не буйное, а морское».

Уже на школьной скамье Аббат проявил свой надменный нрав: он не терпел себе равных и частенько ссорился; но с той же поры он выказал себя и щедрым: узнав, что какой-то не знакомый ему дворянин сидит в Шатле из-за пятидесяти пистолей, он нашел способ раздобыть их и послать ему. По выходе из духовной коллегии он стал именоваться аббатом де Рецом, потому что имя де Бюзе слишком напоминало слово buse[309] (в ту пору еще не вошло так в моду именоваться не по названию своей бенефиции; иное дело теперь, когда всякий попик величает себя аббатом, а настоящие аббаты так же, как эти попики, принимают свое родовое имя). Де Рец говорил мне, что толстый граф де Ларош-Гийон намеревался оставить ему все свое состояние при условии, что он примет имя и герб рода Силли; что, когда Граф был при смерти, родственники помешали ему вызвать нотариуса. Рассказывая мне это, Аббат говорил, что, будь он военным, он бы хорошо одевался и много бы тратил на платье; я улыбался, ибо с его нескладной фигурой он выглядел бы тогда еще хуже и, я полагаю, был бы ужасным танцором и ужасным наездником, к тому же он по природе неряшлив, особливо когда ест, и еще он витает в облаках: за столом ему в насмешку клали на тарелку головку куропатки; он, не глядя, подносил ее ко рту и впивался в нее зубами; перья во все стороны торчали у него изо рта. Он всегда ест только то блюдо, которое стоит перед ним; нет человека более воздержанного.

Он склонен к любовным утехам; на уме у него вечно галантные похождения: ему хочется, чтобы о нем говорили; но самая сильная его страсть — это честолюбие, нрав у него на редкость беспокойный, желчь в нем то и дело играет. В ранней юности он часто виделся со своей родней, и главным образом с г-жой де л'Эдигьер. Мне сдается, что он был в нее влюблен, так же как и в княгиню де Гимене. Он также часто встречался с сыном г-на д'Эгийи, своим родственником, о котором я уже говорил. У этого г-на д'Эгийи зрение было отнюдь не лучше, чем у него самого, и говорят, будто однажды они добрых четверть часа искали друг друга на большом дворе и никак не могли встретиться, так что в конце концов двум дворянам пришлось взять каждого из них за руку, дабы свести вместе. В семейном кругу, в который входила и г-жа де Гимене, развлекались, между прочим, и тем, что писали друг к другу вопросы касательно «Астреи»[310], и тот, кто на оные отвечал не точно, платил за каждую ошибку парой перчаток от Франжипана[311]. Одному и тому же лицу посылали записку с двумя-тремя вопросами, например: по какую руку находился Бонлье при спуске с моста Ла-Бутрес, — и тому подобные вещи, то ли из области истории, то ли из географии; таким образом, каждый мог хорошенько изучить «Астрею». В конце концов и с той и с другой стороны было проиграно такое множество пар перчаток, что, когда взялись подсчитывать, — ибо все ответы тщательно записывались, — оказалось, что никто друг другу почти ничего не должен. Д'Эгийи поступил еще того чище: он отправился читать «Астрею» к самому г-ну д'Юрфе — и, по мере того как читал роман, он просил отвозить себя в те места, где происходило каждое из приключений.

Наш Аббат весьма плохо ладил со своею кузиной де Шомбер, ибо существовали две партии: партия жены Маршала и партия г-жи де л'Эдигьер; последняя была сильнее. Как-то на семейном вечере г-жа де л'Эдигьер заставила Аббата пригласить на танец г-жу де Шомбер, которая была донельзя безобразной, с совершенно кривыми ногами и с трудом ходила; его приглашение едва ее не взбесило. Ее ненавидели: она была уродлива и зла.

В ту пору кто-то предложил Аббату жениться не помню уж на какой знатной наследнице, немке и католичке, имени которой я так и не узнал. Ее родичи лютеране притесняли ее и хотели выдать за некоего веймарца, который в то время обучался верховой езде в Париже. Аббат соглашается и обещает свату одно из своих двух аббатств (у него их было два, второе называлось Кемперле); они приносили восемнадцать тысяч ренты или около того. Всего этого я так толком и не узнал. Аббат пустился в путь и переговорил с девицей; он даже подрался на дуэли с этим веймарцем и одержал над ним верх — не ловкостью, а храбростью, ибо не уступает в доблести принцу Конде (это не единственная его дуэль: он дрался еще и в другой раз). Я слышал от него самого, будто противник сказал ему: «Я быстро вас одолею, вы взялись не за свое дело». — «Тем не менее, — добавил коадъютор[312], — он оставил, не думаю, чтобы нарочно, широкую кожаную перевязь, не будь которой, я бы сильно его поранил, ибо удар пришелся как раз по ней». Все это он мне рассказывал, не называя имен, и я так и не узнал причины их ссоры.

Аббат также рассказывал мне историю о некоем придворном — впоследствии я узнал, что речь шла о нем самом, — который заперся в комнате со знатной дамою, коей обладал, и, услышав шум, вынужден был отпереть дверь из опасения оказаться застигнутым врасплох; на него напали вооруженные люди. Он отогнал их от двери, запер ее и продолжал ласкать свою красавицу, словно находился с нею в самом надежном месте. «Надобно, — говорил он мне, — всего этого не бояться. Тот же самый человек, — добавлял он, — хотя ему сообщили, что муж собирается его убить, по-прежнему показывался всюду, как обычно, и без всякого сопровождения». Не знаю, правдива эта история или нет, но я все же сошлюсь на нее: по ней можно судить о характере этого человека.

Аббат де Рец дрался также с аббатом де Праленом, ныне маркизом де Праленом, который женился на м-ль д'Эскар, младшей сестре г-жи д'Отфор. Он вышел победителем, но граф д'Аркур, который был секундантом у Пралена, взял верх над секундантом аббата де Реца.