…У входа в штабной блиндаж стояли командиры полков майоры Ратников, Каргин и Терещенко. Чуть поодаль у коновязи толпились бойцы. Они окружили кого-то и так были увлечены разговором, что даже не заметили генерала.

Севидова удивило, что командиры полков встретили его едва скрываемыми улыбками.

— Что тут у вас за радость? — глядя исподлобья на Ратникова, спросил он. — Хофера, что ли, разбили в Лесной Щели?

— Пока нет, — ответил майор Ратников, как показалось Севидову, с лукавинкой. — Но есть новость…

И тут Севидов услышал громкий возглас лейтенанта Осокина:

— Шалва! Дьявол кучерявый! Товарищ генерал, вы посмотрите!

От группы бойцов отделился ефрейтор Шавлухашвили и с криком: «Вятский джигит!» — бросился навстречу Осокину. Опомнившись, Шавлухашвили расправил под ремнем складки новенькой шинели и строевым шагом направился к генералу. Тот оторопело смотрел на своего шофера и не слышал его доклада.

— Ты жив? — наконец изумленно выдавил Севидов. — Значит, и женщины, и Ванюшка… — Севидов вопросительно посмотрел на лейтенанта Осокина: — Как же ваше сообщение? Не понимаю…

— Там, на переправе, погибла Дарья Михайловна, — опустив голову, проговорил Шалва. — А Ванюшка и та девушка, Тоня, остались живы.

— Где мой внук?

— Ванюшка у Тони. Не беспокойтесь, товарищ генерал.

— Откуда ты все знаешь? Как попал сюда? Расскажи все по порядку.

Ефрейтор Шавлухашвили, волнуясь и вовсе не по порядку, рассказывал генералу все, что произошло с ним.

Генерал взволнованно слушал. Он мысленно уже в который раз был на берегу Дона, у Мелиховской переправы. И хотя он уже знал о гибели Дарьи Михайловны, рассказ Шалвы звучал для него с новой, еще большей трагичностью, потому что не оставлял теперь никаких надежд.

— Нам с Борисом было приказано выкрасть предателя Кутипова, — говорил между тем Шавлухашвили. — Через Баксанское ущелье дед-балкарец вывел нас к партизанам.

— Погоди, Шалва, — остановил ефрейтора Севидов. — Какой дед? Какой предатель? Какой Борис?

— Борис Севидов. Виноват, старший лейтенант Севидов, — поправился Шалва и тише добавил: — Ваш брат.

— Ничего не понимаю, я же просил по порядку.

Шалва теперь говорил спокойнее, стараясь подчеркнуть самое важное, но рассказ его все же был сумбурным.

— Партизаны нас сразу переправили в Тбилиси, в штаб фронта. Кутипов там был очень нужен. Нас с Борисом наградили. Вот! — Шалва расстегнул шинель, отвернул борт, и все увидели на его гимнастерке орден Красной Звезды. — Потом мне разрешили вернуться к вам, а Бориса оставили в штабе фронта.

Из блиндажа выскочил связист. Он кинулся было к майору Ратникову, но, увидев генерала, осекся.

— Что там случилось? — спросил Ратников.

Красноармеец, вытянувшись в струнку, докладывал:

— Товарищ генерал, майора Ратникова просят к телефону. Третий на проводе.

— Разрешите, товарищ генерал? — обратился Ратников к Севидову. — Что-то стряслось у капитана Сироты.

— Идите, конечно. — Севидов снова повернулся к Шавлухашвили: — Ну, продолжай, Шалва. Так почему Бориса оставили в штабе фронта?

— Борис тоже просился к вам, но ему не разрешили. Там собирают альпинистов, специальный отряд формируют: приказано снять фашистские флаги с Эльбруса, Бориса назначили командиром отряда.

Из блиндажа вышел майор Ратников. Он был озабочен и хмур.

— Что случилось? — спросил Севидов.

— Товарищ генерал, там, в медсанбате, — не глядя в глаза Севидову, тихо говорил Ратников, — это…

— Да не тяни, что это ты как в воду опущенный? — чувствуя неладное, заволновался Севидов. — Что в медсанбате?

— Там… старший лейтенант Рокотов.

— Степан?! Он жив? Ранен?

— Солдаты капитана Сироты привели обер-лейтенанта. Он принес… — Ратников замолчал, опустив голову.

— А! — махнул рукой Севидов и быстро зашагал в сторону медсанбата. За ним, еле успевая, засеменил Кореновский.

Степана в медсанбате Севидов и Кореновский уже не застали.

Командира дивизии и комиссара встретила военврач третьего ранга Глухих.

— Мы сделали, что было в наших силах, — сказала она. — Пули извлекли. Но ранение крайне тяжелое.

— Так он жив? Степанида Захаровна, Степан жив?

— Жив. Но, повторяю, ранение крайне тяжелое. Необходима серьезная хирургическая операция. В наших условиях мы ее сделать не в состоянии. Рокотова отправили в Сухуми. Его сопровождает Ольга.

— Степан приходил в сознание?

— Нет.

— Но надежда есть?

— Товарищ генерал, — нахмурилась Степанида Захаровна, — врач всегда надеется. Иначе зачем тогда он врач?

— Да, конечно, — рассеянно согласился Севидов. — Жаль, что не застал. Жив их сынишка. Внук мой нашелся, Степанида Захаровна, и брат нашелся. А жена погибла. Видите, все разом — и радость, и горе…

— А что перебежчик, тоже серьезно ранен? — спросил Кореновский.

— Нет, — ответила Глухих. — Ему оказана помощь.

— Где же он?

— Его забрал капитан Стечкус. Я разрешила. Немец не нуждается в госпитализации.

— У вас связь с госпиталем есть. Держите меня, Степанида Захаровна, в курсе, — попросил Севидов.

Когда они вышли из медсанбата, Кореновский предложил навестить капитана Стечкуса. Генерал согласился. Они спустились по крутым ступенькам в землянку, где размещался особый отдел дивизии.

— Товарищ генерал, — поднялся навстречу Севидову капитан Стечкус, — провожу предварительный допрос обер-лейтенанта Клауса Берка.

При виде вошедших Клаус тоже встал. Лицо его было бледным, шея перевязана свежим бинтом, сквозь который под ухом чуть просачивалась кровь. Он спокойно выдержал пристальный взгляд Севидова. Генерал прошел к грубо сколоченному деревянному столу, сел на скамью, пригласил сесть остальных.

Коптящий язычок пламени бросал на дощатую стенку землянки большую изломанную тень Клауса.

— И вы можете сесть, — сказал Севидов. — Расскажите подробно о себе.

— Я адъютант генерала Хофера. Прежде воевал на Крите. За Крит награжден Железным крестом. Мой отец, доктор Берк, — представитель министерства Розенберга при группе армий «А».

— Что же вас заставило перейти на нашу сторону да еще вынести советского командира?

— Причины моего поступка сложны, и я, господин генерал, вероятно, не смогу подробно объяснить вам их теперь. Это решение я принял по собственному убеждению. Моя единственная просьба — верить мне.

Севидов испытующе смотрел в глаза перебежчика, словно пытаясь отгадать в них какую-то непонятную для себя тайну. Клаус не отводил взгляда. В его голубых глазах не было ни страха, ни уныния, только скрытое смятение и готовность подчиниться судьбе.

— При каких обстоятельствах вы перешли к нам? — спросил генерал Севидов.

— Я знал проходы через минное поле. Но у ручья нас обнаружили, а потом была сильная стрельба. Меня лишь слегка ранило, потому что я был прикрыт телом старшего лейтенанта.

Генерал с комиссаром переглянулись. Перед ними сидел не совсем обычный перебежчик — адъютант генерала, сын важного сотрудника министерства Розенберга…

— А возможно, пленный старший лейтенант понадобился вам как пропуск? — спросил Кореновский.

Клаус вздрогнул, угрюмо посмотрел на Кореновского и, стараясь быть спокойным, проговорил:

— Я ожидал этого вопроса. Господин капитан, — кивнул он в сторону Стечкуса, — мне его уже задавал. Я очень хочу, чтобы старший лейтенант выжил. Иначе… Иначе я не смогу ничем доказать.

— Допустим, — проговорил генерал Севидов. — Но что же все-таки заставило вас выкрасть из плена советского командира и нести его к нам?

— Я знал Степана Рокотова давно, мы были знакомы еще до войны.

— Вот как?! — удивился Севидов.

— Да, мы вместе поднимались в горы. Тогда мы дружили.

— И взамен дружбы теперь принесли смерть в эти горы? — спросил Кореновский.

Клаус не ответил. Он покосился на пачку папирос, выложенную на стол комиссаром.