— Время покажет, правы ли мы в своих расчетах. А какие потери понес противник?
— По докладам сержанта Дегтярева и рядового Пескова, оставленных мною для наблюдения за дорогой, санитары подобрали на шоссе более двадцати убитых, в том числе и высокое начальство…
— Вы уверены, что это так? — спросил Шевченко.
— Да. Когда вытаскивали их трупы из машины, на одном из них Дегтярев в бинокль четко рассмотрел шинель с красной подкладкой. Другие двое были одеты в теплые кожаные пальто на меху. Офицеры и солдаты, которые вытаскивали их из лимузина, обращались с ними бережно и почтительно, как с живыми, не так как с остальными.
Командир с похвалой отозвался о смелых, озорных действиях наблюдателей:
— Молодцы ребята! Двумя ракетами задержали, наверное, не меньше чем на целый час батальон вражеской пехоты, так нужный фашистскому командованию под Клином…
— Ну, а как твои орлы? — спросил Шевченко. — Небось замерзли, устали и голодны?
— Есть маленько, товарищ капитан.
— Тогда разговор на этом закончим. Для вас приготовлен горячий ужин. Живо накормить людей и дать отдых. Завтра предстоят большие дела!
26. ПРИЛЕТ ТРАНСПОРТНОГО САМОЛЕТА
На следующее утро заметно усилился северо-восточный ветер и кое-где по лесным дорогам и полянам поползла зловещая поземка — предвестница метели. Вместе с погодой портилось и настроение разведчиков. Все от командира до молодого бойца отлично понимали, что, если разыграется вьюга, то не прилетят ни транспортные самолеты, ни бомбардировщики, ни штурмовики.
Капитану Шевченко, кажется, начала изменять присущая ему выдержка. Вышагивая по кухне, превратившейся в штаб отряда, он то и дело выглядывал в окно и что-то яростно шептал сквозь зубы.
Огнивцев, волновавшийся не меньше командира, старался подбодрить его. Потягивая свою любимую трубку, наполненную душистым трофейным табаком, он говорил:
— Напрасные треволнения, Александр Иосифович! Наши орлы обязательно прилетят. Берлин летают бомбить, а тут и лететь-то нечего.
— Откуда такая уверенность, комиссар? — спросил Шевченко.
— В прошлую ночь сон видел. Наш Кожевников угощал нас крепким чаем и черными сухарями с московской колбасой и даже предлагал немного спирту. Значит, прилетит наш кормилец.
— Да-а. Хорош сон, товарищ комиссар, — скептически протянул начальник штаба. — Но это только сон… На деле, похоже, осечка получится. Колбаса-то, шут с ней, а вот патрончики, мины, взрывчатка позарез нужны. Без них — труба…
— Брось, Федор Николаевич, тоску нагонять, — остановил командир Ергина. — Ты уж чересчур пессимистически настроен. Самолет, конечно, будет, если погода не подведет.
— Но сон не самая главная примета обязательного прилета нашего самолета, — полушутливо продолжал комиссар.
— А что же тогда? — спросил Шевченко.
— Счастливое тринадцатое число.
— Ну, это ты брось! Испокон века оно считается самым несчастливым.
— Кому как, а у меня в моей жизни тринадцатое число наиболее счастливое, — отвечал комиссар. — Тринадцатого мая я родился, тринадцатого марта принят в члены ВКП(б), тринадцатого марта сорокового года награжден орденом Красного Знамени и в ночь на тринадцатое прилетит самолет.
— Да-а, — с улыбкой протянул командир, — доводы комиссара настолько убедительны, что, руководствуясь ими, можно любую фронтовую операцию планировать…
Шевченко шутил. Значит, настроение его поднялось. А этого и добивался Огнивцев.
В дверях появился ординарец командира отряда:
— Товарищ капитан, к вам просится на доклад старший радист.
— Пусть входит, пропустите.
Едва переступив порог кухни, радист четко доложил:
— На ваше имя получены две радиограммы. Разрешите вручить…
Шевченко почти выхватил листки из рук бойца, развернул и вслух прочел:
«Встречайте самолет в указанном районе сегодня тчк Сигналы прежние».
Огнивцев по-медвежьи облапил командира:
— А что я говорил?! Что, дорогой мой! Вот оно! Вот мое счастливое число!
— Но это пока только телеграмма, а не самолет, товарищ комиссар, — скептически заметил Ергин. — Вот прилетит он — тогда и поверим в ваши приметы.
— Что значит «не прилетит», — сказал командир начальнику штаба. — Получили телеграмму — значит, самолет будет. Проверьте, Федор Николаевич, все ли делается для встречи самолета.
Вторую телеграмму командир сначала дважды прочитал сам, а затем передал ее комиссару и начальнику штаба. В ней говорилось:
«Послезавтра в девять утра наша авиация будет наносить бомбовые и штурмовые удары по отступающим вражеским колоннам по шоссе Клин — Новопетровское. Боевая задача отряда: до утра устроить лесной завал на участке шоссе между деревней Введенское и высотой 238,0. Заминировать дороги и огнем из стрелкового оружия задержать движение вражеских колонн на шоссе. Целеуказания авиации проводить красными ракетами».
— Да-а. Все идет в основном, как и намечалось. И место устройства завала почти совпадает с намеченным нами, — сказал Ергин. — Все дело за транспортным самолетом. Вдруг его не будет? Тогда как быть с выполнением приказа?
— Постановка задачи отряду — прямое подтверждение того, что самолет непременно прилетит и прилетит именно сегодня, — ответил командир.
Комиссар, прочитав телеграмму и выслушав командира, воскликнул:
— Да это же замечательно, товарищи! Наш первый совместный удар по врагу. Надо, черт возьми, не подкачать!
— Будем стараться, — ответил Шевченко. — А пока — все внимание организации встречи самолета. Без самолета и обещанного груза в этой обстановке мы как птица без крыльев.
После небольшого обмена мнениями было решено еще засветло отправиться на лесную поляну, с легкой руки какого-то остряка названную «аэропортом», чтобы еще раз уточнить места расположения костров, заранее расставить наблюдателей за сброшенными грузами, заготовить побольше сухих дров, возможно, часть их позаимствовать у колхозников.
Начальник штаба, на которого возлагалась работа по встрече самолета, попросил разрешения сразу же убыть со своей командой к «аэропорту».
— Что так рано? — спросил Шевченко. — Ведь до поляны от нас не более трех километров. Долго придется быть на морозе. Замерзнете ведь.
— Деревня рядом, — ответил Ергин, — с наступлением темноты, если не возражаете, можно будет погреться у колхозников.
— Ну, на месте виднее. Действуйте!
Начальник штаба ушел. Комиссар надел свою тужурку на меховую безрукавку, нахлобучил ушанку.
— А ты куда? — спросил Шевченко.
— Я тоже прокачусь на лыжах на ту поляну, а заодно зайду в деревню к деду Евлампию. С собой возьму Базирова и Комарова.
— Добро. Ступай, Иван Александрович. А я займусь вплотную завтрашними делами.
…Комиссар с двумя бойцами шел к деревне по азимуту напрямую по лесной снежной целине. Лыжи проваливались в глубокие пушистые сугробы, выбираться из них было нелегко. Этому вначале и приписал Огнивцев глубокие вздохи идущего за ним Базирова. Да что-то не похоже на него. Раньше не замечалось, чтобы он проявлял слабость, тем более на таком коротком отрезке пути. Решил спросить без обиняков:
— О чем вздыхаете, Базиров?
— Тоскую, товарищ комиссар, — отозвался он. — По дому… По нашим горам и степям… У нас теперь тоже зима… Барашка режут, жарят шашлык. Свадьбы гуляют под Новый год…
— Да какие же теперь свадебные гуляния?
— А почему и не быть? Живые люди есть — и свадьбы будут. Я ведь тоже собирался, но не успел. Война. А теперь…
— Что теперь?
— Душа не на месте, товарищ комиссар, какой-то нехороший предчувствий. Видать, убьют меня на первый бой…
Услышав этот разговор, Комаров дипломатично отстал от Базирова.
«Что ты будешь делать! — думал комиссар. — Раскис боец, опасная это штука. Чтобы сбить такой настрой, немало верных средств есть. Посмеяться над его страхами, суеверными предчувствиями. Пропустить разговор мимо ушей, как совершенно незначительный, всем видом своим показать, что чепуха ему лезет в голову. Хорошо помогает, если перекрыть растерявшегося человека пятиэтажным матюком с перекатами, чтоб озлился он сам на себя, встряхнулся… Но здесь не тот случай. Душа у бойца затосковала. Наверное, у каждого так бывало, да не все об этом вслух говорят. А этот открытый, искренний, до болезненности честный. Что на уме, то и на языке. И с ним нужно только так». От мыслей этих и комиссар вздохнул, помолчав минуту, задумчиво сказал:
