«Несмотря на ожесточенное сопротивление, нашим войскам приходится отступать… Бои приблизились к границам нашей области. Не будем закрывать глаза — над Москвой нависла угроза».
Комиссар читал, перечитывал и даже некоторые места из передовой статьи «Правды» от 20 октября записал себе в блокнот. В том числе и вот это, к примеру, тревожное, суровое, по-большевистски правдивое:
«Ценой любых усилий мы должны сорвать планы гитлеровцев. Против Москвы враг бросил большое количество мотомеханизированных частей, особенно танков…
В создавшейся сложной и тревожной обстановке мы должны соблюдать величайшую организованность, проявлять железную дисциплину и нерушимую сплоченность».
Передовая заканчивалась словами:
«Над Москвой нависла угроза. Отстоим родную Москву!»
Общаясь с командирами и политработниками различных рангов в политуправлении и штабе фронта до перехода в тыл врага, Огнивцев знал о положении дел под Москвой многое, но, разумеется, не все. Конечно же, он не мог да и не должен был знать, какими резервами располагают наши войска и противник, сколько брошено в бой за Москву, каков замысел сторон. Но он ощущал, видел, что битва идет грандиозная. Он узнает лишь позже из сообщения Советского Информбюро от 12 декабря о том, что только против правого фланга Западного фронта на Клинско-Солнечногорско-Дмитровском направлении были сосредоточены танковые группы генералов Гоота и Хюпнера в составе семи танковых, двух мотопехотных и трех пехотных дивизий.
И уже после войны станет известно, что после провала авантюристического замысла прорваться к Москве через Смоленск с ходу, руководство вермахта разработало план нового наступления на Москву, получивший кодовое название «Тайфун». Осуществление его возлагалось на группу армий «Центр», усиленную за счет переброски войск с других направлений.
Перед началом операции «Тайфун» в ночь на 2 октября во всех ротах группы армий «Центр» с помпой читали приказ Гитлера. В нем говорилось:
«Создана наконец предпосылка к последнему огромному удару, который еще до наступления зимы должен привести к уничтожению врага… Сегодня начинается последнее большое решающее сражение этого года!»
Солдаты и офицеры на радостях пили шнапс и с воодушевлением орали: «Хайль Гитлер! Зиг хайль!» Они считали, что падение Москвы — это конец войне и они, нагруженные богатыми трофеями, наконец-то после нескольких лет военных походов по Европе триумфально уедут домой, а потом многие вернутся в Россию владельцами крупных поместий и даровой рабочей силой порабощенных «унтерменшей» — недочеловеков.
Ликовало и высшее командование. Оно считало, что мощные и стремительные удары его подвижных соединений сокрушат оборону защитников Москвы и приведут к окончательному успеху немецко-фашистского оружия в этой войне. Но этого не произошло. Ни первый, ни второй этап «генерального» наступления успеха немцам не принесли. Дорого стоил врагу каждый метр, каждый шаг по Советской земле. Тысячи трупов захватчиков устилали поля брани. Сердитый ветер трепал полы их шинелей, мертвые волосы под расколотыми касками. Вьюга заметала тела. Через считанные минуты убитого уже закрывало белым саваном. Из-под него торчала разве что нога, рука или дуло карабина.
…Комиссар отыскал на карте Клин, Солнечногорск, Яхрому, Красную Поляну, Крюково. Там уже был враг, там уже звучала чужая лающая речь, по-разбойничьи хозяйничали захватчики. Враг вплотную подошел к столице. От деревни Катюшки, южнее Красной Поляны, до центра Москвы оставалось всего 27 километров.
А вот и не сдавшаяся врагу Тула — кузница советского оружия. Танковые дивизии Гудериана, получив отпор у ее стен, устремились в обход города на север к Кашире и Коломне. Замысел их был понятен. Глубоко обойти Москву с востока и взять ее в клещи. Как же дальше развернутся события? И об этом тогда не знал Огнивцев, но верил, что Москва устоит. Иначе просто быть не может!
Где-то на северо-востоке раздался тяжелый взрыв, за ним еще и еще. Дом вздрогнул, в горнице задребезжали стекла. Спавший на полу раненый солдат подхватился, поднял ухо шапки, прислушался:
— Не Москву ли взрывают? А?..
— Спите, — тихо, но внушительно сказал комиссар. — Не видать немцам Москвы как своих ушей. Это, скорее всего, взорвали что-то партизаны или работает наша авиация.
Солдат облегченно вздохнул, снова улегся, натянул на голову воротник десантной куртки.
Успокоил бойца комиссар, а у самого на сердце тяжко. «Крепок наш народ, сильна Красная Армия, но война есть война, всякое может случиться, — тревожно думалось ему. — А вдруг немцам удастся прорваться в столицу?»
Вспомнился пленный майор Шмитке, его наглое поведение в начале допроса и смертельный страх перед расплатой, готовность отвести от себя возмездие любой ценой, не считаясь ни с чем. «Вот так и каждый из них, — думал Огнивцев, — начинает прозревать, когда жареный петух в одно место клюнет». Крестьяне подмосковных деревень, где побывали разведчики старшего лейтенанта Васильева, рассказывали, что многие немецкие солдаты перед уходом на передовую были настроены пессимистически, некоторые из них плакали и открыто говорили: «Майн копф капут» (дескать, пропала моя голова). А один фельдфебель-связист сказал хозяину дома, что «нападение Германии на Советский Союз было ошибкой». Но еще далеко не все солдаты и тем более офицеры рейха думали так. Большинство из них, опьяненные успехами, оболваненные геббельсовской пропагандой, все еще верили в победу на восточном фронте. Им казалось: еще один рывок танковых дивизий генералов Гоота и Хюпнера и они будут на Красной площади.
…Снова вздрогнула, тяжело качнулась земля. Спавший у печки рядом с ранеными дед Ерофей поднял голову, перекрестился и что-то невнятно проговорил «о русском христолюбивом воинстве». Комиссар тяжело опустил туго сжатый кулак на карту:
— Врешь! Не пройдешь, гад! Осилим…
9. БЕССОННАЯ НОЧЬ ПОДПОЛКОВНИКА ИОФФЕ
Начальник артиллерийского склада подполковник Иоффе пребывал в весьма скверном настроении. Прошли почти сутки, как бесследно исчезли его заместитель майор Шмитке и ефрейтор — писарь склада. Пропали, как в воду канули. Что же могло случиться? Куда они запропастились?
Сидя в холодном кабинете бывшей средней школы села Румянцево, он беспрестанно звонил по телефону то в Волоколамск, то в Истру, но все безрезультатно. О пропавших ничего не известно.
Исчезновение майора в тылу событие не ординарное. Иоффе должен был немедленно доложить начальству об этом. Но он вначале медлил, попавшись, как мальчишка, на в общем-то нехитрую уловку тех, кто выкрал или убил его заместителя. Выглядело-то все вполне правдоподобно. Со Шмитке подобные истории случались. Было же еще летом, когда он несколько дней пропьянствовал с какими-то женщинами, мягко говоря, сомнительной репутации. Была надежда, что и сейчас произошло нечто подобное. Но прошло время и стало ясно: на этот раз дело гораздо серьезнее. Собственно, судьба Шмитке меньше всего беспокоила начальника склада. Свернул себе где-то шею и поделом. В последние недели он слишком много пил, занимался какими-то, наверняка нечистоплотными денежными операциями, проводил ночи за картами. Вот тебе и почтенный отец семейства! Черт бы его побрал… А вот как объяснить начальству, почему сразу же, как полагается, не доложил о его исчезновении? Голова кругом идет. И начальник первого отдела майор Геккер, которому было поручено заняться делом Шмитке, не спешит с докладом.
Раздался стук в дверь.
— Войдите.
Появился майор Геккер. Вытянулся в нацистском приветствии, звонко щелкнул каблуками. Его выправка, безукоризненная аккуратность, всегда импонировавшая Иоффе, сейчас вызвала у подполковника раздражение. Хотелось резко оборвать этого лощеного манекена, накричать на него. Сдерживая себя, Иоффе буркнул:
