— Да ты, дружище, романтик, — восхищенно воскликнул комиссар. — И я верю, что именно так или почти так и будет…

И не во многом ошиблись Шевченко и Огнивцев. Шевченко в самом деле после рейда по Подмосковью вернулся в танковые войска. Командовал танковым батальоном, бригадой, а в Берлинской операции, будучи заместителем командира танкового корпуса, полковником, заменил выбывшего из строя командира и командовал корпусом. За мужество и героизм ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Со временем он стал крупным военачальником, генерал-лейтенантом. Умер Александр Иосифович в 1986 году.

К высоте 238,0 вслед за разведывательным дозором Алексеева вскоре отправились остальные бойцы взвода. Шли ходко. Лыжи на морозе скользили хорошо да и ветерок дул попутный. В двух километрах от шоссе вышли к одинокому заброшенному домику. Видимо, когда-то здесь жил лесник. Укрывшись в нем от холодного ветра, лыжники устроили небольшой привал, а затем направились к холму, взгорбившемуся в двухстах метрах западнее магистрали. Стояло ясное морозное утро. С высоты открывалось шоссе — отнюдь не первоклассное, узкое, стиснутое хвойным лесом. С него слышался гул тяжело груженных машин, лязг гусениц и рокот быстро мчавшихся в обе стороны легковых машин.

Бойцы остановились на западных скатах высоты, сняли лыжи, осторожно соблюдая все меры маскировки, проложили тропинки к вершине. С биноклем на груди на гребень холма взобрался Алексеев.

— Ну, как тут, ребята?

— Да вот смотрите. Гитлеровцы мечутся на машинах туда-сюда, как встревоженные осы…

Шоссе гудело. На север двигались крытые брезентом грузовые автомобили с пехотой, артиллерия, отдельные танки. Похоже было, что немцы подбрасывали к Клину свои последние резервы.

Как позже стало известно личному составу отряда, фашистские войска в этом районе отчаянно сопротивлялись, упорно отстаивая каждый населенный пункт. Это объяснялось тем, что, располагаясь на железнодорожной и шоссейной магистралях Москва — Калинин, Клин являлся важным опорным пунктом и узлом дороги. Именно отсюда фашистское командование намеревалось нанести решающий удар по Москве танковыми дивизиями.

Всего три недели хозяйничали фашисты в Клину, но нанесли ему множество ран. Они разрушили многие жилые и административные здания, надругались над домом Петра Ильича Чайковского, с варварским садизмом глумились над его памятью. Наверняка клинский дом великого русского композитора постигла бы участь сожженного гитлеровцами пушкинского Михайловского или толстовской Ясной Поляны, если бы в декабре 1941 года воины 30-й армии при содействии частей 1-й ударной армии мощным ударом не выбили из города немецко-фашистских захватчиков, разгромив при этом две их моторизованные и одну танковую дивизии. При этом наступающие от командарма до рядового бойца помнили слова приказа: «Артиллерию и минометы не применять! В полосе наступления музей Чайковского».

…Старший лейтенант Алексеев, взяв бинокль, до рези в глазах всматривался в потоки машин, катящихся на юг, в направлении на Новопетровское. Вот колонна длинных лобастых автомобилей, нагруженных разнокалиберными ящиками, явно не военного производства. Еще с десяток автомобилей везли какие-то тюки, плоские коробки. На двух, сбившись в плотную разномастную ревущую массу, размещалось десятка три коров. Не спеша, степенно покачиваясь на неровностях дороги, тянулись колонны больших санитарных автобусов…

Настроение у командира взвода было дрянное. Это же хуже нет — вот так сидеть, затаив дыхание, и пассивно наблюдать, как немцы, словно у себя дома, свободно раскатывают по нашей земле, увозя явно награбленное добро советских людей. А тут еще сержант Басов и младшие сержанты Сандыбаев с Корытовым над ухом жужжат.

— Что ж, так и будем сидеть, товарищ старший лейтенант? — угрюмо спрашивал Басов, ворочаясь в снежном окопе, как медведь. — Вы только прикажите, а…

— Ай-яй-яй, — сокрушенно качал головой Сандыбаев, — совсем обнаглели, шакалы.

— И не говори, Сандыбаич, — вторил ему Корытов, — глядеть тошно.

Алексеев любил этих бойцов, славных ребят и лихих разведчиков. Да и говорили они сейчас именно то, о чем он сам думал. Потому и не прерывал их воркотню, пропускал мимо ушей. Пусть отведут душу. Но когда Корытов прямо спросил, почему они до сих пор не берут «языка», хотя для этого было множество возможностей, командир взвода резко бросил:

— Прекратить разговоры! Ждать приказа!

Успокоившись после некоторого возбуждения, Алексеев продолжал:

— Под Велижем обстановка была примерно такая же. Мы в засаде с утра сидели несколько часов. По шоссе Усвяты — Велиж беспрерывно шли автомобильные колонны. Как потом выяснилось, немцы подбрасывали свои резервы на восток перед октябрьским наступлением на Москву… И вдруг движение колонн прекратилось. Часа на два, не меньше. И на шоссе появлялись лишь отдельные машины. Вот одну такую мы тогда и захомутали. Ценный «язычок» попался, прямо прелесть.

— А почему это, ну перерыв, что ли, в движении был?

— Фрицы порядок любят, — ответил командир взвода. — Подошло время обеда — все дела побоку. Вот и здесь подождем того часа. Аккуратный в этом плане народ, дай им всем бог… погибели.

А в это время в снежной траншее разведчики коротали время, согреваясь солдатским перетрепом, который заводил рядовой Хохлов. С серьезной миной на лице он допытывался у сержанта Черного:

— Интересно, а что сейчас делает Гитлер в Берлине? Обещал ведь на Красной площади парад устроить, а приходится тикать из-под Москвы…

— Ты думаешь, раз у меня знаки на петлицах, так я больше твоего знаю про это, — отвечал сержант. — Но ты за него не беспокойся, он, паразит, еще придумает какую-нибудь хворобу на нашу голову.

— Ответ понятен, — удовлетворенно кивал Хохлов. — Но позвольте уточнить: правда ли, что около фюрера какая-то Ева вьется. Она ему как — жена или просто так?

— Що ты до мени привязався… — озлился вдруг Черный, как всегда в волнении переходя на украинский язык. — Трепло ты, а не боец. Тике мени и думки до усякой падлы…

— Ну, а все-таки?..

Трудно сказать, чем бы кончился этот разговор, если бы его не прервал словно вынырнувший из сугроба старший лейтенант Алексеев.

— О чем спор? — с ходу спросил он.

— Да вот наш Хохлов все интересуется какой-то Евой, которая вроде живет у Гитлера, — ответил один из разведчиков.

— Вот придем в Берлин и разберемся, кто кому кем доводится, — прервал бойца Алексеев. — Кончай побасенки, ребята. Не до них сейчас. Проверить оружие, приготовиться к бою. Будем брать «языка».

Это решение старший лейтенант принял, увидев, как после четырех часов, словно по команде, поток автомобилей на шоссе резко сократился. Изредка с интервалом в пять — десять минут появлялись лишь одиночные машины.

Пройдя вдоль цепи бойцов, командир взвода вернулся на свой КП, как окрестил его снежный окопчик рядовой Хохлов, и вновь, слившись с биноклем, впился взором в опустевшую дорогу. Он недовольно морщился, видя грузовики, набитые разным барахлом, одинокие повозки с брезентовыми шатрами, под которыми копошились обвязанные бинтами солдаты.

— Не то, не то, — шептал он, стиснув зубы и нетерпеливо поглядывая на часы.

— Товарищ старший лейтенант, — тронул Алексеева за плечо сержант Басов. — Гляньте-ка правее… Легковушка шикарная и автобус. За ними, кажись, грузовик…

Командир взвода уже и сам без бинокля видел сползавший с ближнего косогора небольшой кортеж машин. Шли они медленно, объезжая ухабы. Впереди катили три мотоцикла с люльками, из которых торчали стволы пулеметов и виднелись рогатые солдатские каски. За мотоциклами двигался огромный лимузин, празднично поблескивая на солнце черным лаком и никелированной решеткой радиатора. Метрах в двадцати от легковой машины лениво переваливался голубой автобус. Почти вплотную к нему держался крытый брезентом грузовик.

— Как быть, товарищ старший лейтенант? — спросил сержант. — Не многовато ли? Примерно двадцать на грузовике, да в автобусе, да мотоциклисты.