— Ах, дьявол! Но погоди, второй раз не промажу.

Махоркин прицелился более тщательно и, затаив дыхание, произвел выстрел. Офицер, прижав обе руки к груди, рухнул.

— То-то, — удовлетворенно буркнул Махоркин, — в другой раз на рожон уже не полезешь. А вот еще один ретивый… Ну и тебя туда же, к адольфовой маме. На тебя одной пули хватило. А ты… Ты куда лезешь, сучий потрох? — вскричал боец, беря на прицел третьего «активиста». — Не суй нос козе под хвост, паршивец… Вот так-то.

К завалу полз с сумкой санитар. Видимо, кто-то из троих офицеров был еще жив.

— Ну, черт с тобой, ползи, — выругался Махоркин. — От тебя вреда немного. А вот этому плюгавому юнцу штаны подкрасим, чтоб знал, что такое Россия.

Он поймал в оптический прицел фигуру бегущего к завалу щуплого солдата и выстрелил. Тот свалился на бок, ухватился за голень.

— Вот так-то… Скажи спасибо, что на тот свет не отправил.

Меж тем фашисты опомнились, сгруппировались и повели наступление на позицию взвода. Растянувшись в охватывающую цепь, они с трудом лезли по глубокому снегу в гору. Их подгоняли, размахивая пистолетами, офицеры. За пехотой, стреляя на ходу, поползли и легкие танки. Но, пройдя с полсотни метров, они безнадежно застряли в сугробах и уже не могли вести прицельный огонь. Позиция разведчиков оказалась в мертвой зоне. Но тут с дороги ударили несколько пулеметов. Их огнем в третьем отделении были убиты два разведчика. Получил рану в плечо старшина Шкарбанов. Умолкла винтовка Махоркина, раненного в голову.

Обстановка для бойцов складывалась гибельная. На позицию взвода наступало до роты солдат противника. Часть из них пошла в обход высоты справа. Пулеметы врага, расположенные на дороге, продолжали интенсивный обстрел.

— Товарищ старший лейтенант, — прижимая рукой раненое плечо, обратился к Ергину старшина Шкарбанов. — Пора отходить, а то несдобровать.

— Согласен. Поддадим только огоньку по этим паразитам, чтобы они носы в снег воткнули и полежали так, пока мы до леса дотопаем.

Взвод открыл дружный огонь по врагу, а затем быстро снялся с позиций и, укрывшись за обратными скатами высоты, встал на лыжи и устремился в лес.

…Атакующие взобрались на высоту около получаса спустя после ухода оттуда разведчиков. В окопах они обнаружили лишь пустые гильзы от пулеметных и автоматных патронов да пустые консервные банки из запасов «НЗ».

— О, мой бог! — воскликнул офицер, возглавлявший атаку. — Что же я скажу командиру батальона!

…Взвод старшины Шкарбанова догнал отряд на плешивом пригорке, поднимавшемся среди густых лесов как сахарная голова. Вид у бойцов был довольно странный. Все стояли в одной позе — опершись на лыжные палки и, как по команде, повернув головы в одну сторону. Одни были без шапок, другие завернули их клапаны, прижав к ушам ладони.

— Товарищ капитан, — начал было доклад старший лейтенант Ергин, но Шевченко остановил его энергичным жестом руки:

— Тихо, слушай… Все слушайте!

С севера со стороны Клина, где вчера вечером еще заметно разливалось зарево далекого пожара, редкие порывы ветра временами доносили утробный грохот. Не частый, но тяжелый, будто где-то в землю забивали огромные сваи.

— Наша артиллерия, — протянул кто-то зачарованным голосом.

— Наши!.. Наши идут! Ур-ра! — прокатилось по высотке.

Радостное чувство охватило и командира.

— Определенно это наши, — сказал он Огнивцеву. — И уже не так далеко.

— Да, километрах в пятнадцати громыхает, — ответил комиссар. — День, два и будут здесь. Жалко, не все бойцы дождутся встречи с ними. Вон у Шкарбанова еще двое погибли.

Помолчали минуту.

— Где похороним их, комиссар? — спросил Шевченко. — Как ты считаешь?

— У ближайшей деревни, чтоб могилы не затерялись. Нельзя в глухом лесу оставлять. Кто к ним придет? И сейчас, и после войны. Я думаю — надо бы нам специальную карту завести и отмечать на ней места захоронений всех погибших в боях и умерших от ран.

— Ты прав, Иван Александрович, — сокрушенно покачал головой Шевченко. — Сколько таких могил в лесах под Велижем осталось. Их теперь и не отыщешь ни за что. Помнишь старшину Ковезу? Настоящий герой был. А похоронили его наспех, в глухом лесу.

…Уже было темно, когда отряд прибыл на свою стоянку. Оставшаяся там команда для охраны неприкосновенного запаса патронов, взрывчатки, продовольствия и ухода за ранеными радостно встретила лыжников. Но задерживаться здесь не стали, а, забрав всех с собой, направились в деревню Власково. Здесь колхозники приготовили десантникам горячий ужин и в каждой избе определили места для ночлега бойцов в тепле.

Радист отряда застал командира, комиссара и начальника штаба за чаем в одном из домов в центре деревни. Протянул капитану Шевченко листок радиограммы.

— Вам срочная из штаба фронта.

Командир отпустил радиста, поднес листок поближе к коптящему огоньку керосиновой лампы и вслух прочитал:

— Вот это здорово! — воскликнул комиссар. — Поздравляю, командир!

— И тебя, комиссар, и тебя, начальник штаба. Выходит, неплохо мы повоевали.

— Получается так. Видать, летчики обо всем доложили, а то и сфотографировали нашу работу. Надо сегодня же представить отличившихся к наградам.

— Может, отложим это до возвращения домой? — спросил Ергин.

— Ни в коем случае, — горячо возразил Огнивцев, — откладывать нельзя. Сегодня же нужно обсудить кандидатуры наиболее достойных с командирами и отправить представления по радио. И, конечно же, назвать их имена всему личному составу! Это очень важно.

— Быть посему, — согласился капитан Шевченко. — Через часик соберемся и обсудим. Заодно доведем до командиров содержание телеграммы, нацелим их на переход в новый район.

Начальнику оперативного отдела 4-й танковой группы генералу Шмидту, посланному на передний край лично разобраться в обстановке под Клином, было приказано явиться с докладом в штаб к рассвету. Однако шел уже десятый час, а его все еще не было и это раздражало командующего группой генерала Хюпнера. Он сам позвонил в штаб танкового корпуса и спросил, был ли там генерал Шмидт. Командир корпуса доложил, что беседовал с ним и в девять часов утра проводил его. Генерал добавил, что он выехал в своей машине в сопровождении двух танков и взвода автоматчиков на бронетранспортере.

Значит, он заблудился и где-то отогревается. Его, конечно, можно понять. Мороз, снегопад, незнакомые и отвратительные дороги… Но он не на прогулке в австрийских Альпах, черт возьми! Теперь, когда решается судьба сражения за Москву, когда дорог каждый час, нельзя медлить. Генерал должен был разобраться в положении дел на левом фланге наступающих дивизий группы: действительно ли войска выдохлись или это паника перед появившимися свежими сибирскими дивизиями и лютым внезапным морозом? Видимо, если бы обстановка там была тревожной, генерал Шмидт немедля бы примчался в штаб, но раз никакой угрозы нет, он и не торопится. Не исключено, что отсыпался где-нибудь в вонючей, но теплой русской избе и теперь не спеша следует в штаб.

Думая так, генерал Хюпнер обманывал себя. Он прекрасно знал Шмидта как великолепного штабиста, пунктуальнейшего человека, просто неспособного нарушить свой долг. Что же касается гостя командующего генерала Мюллера, прибывшего к нему вчера из Смоленска из штаба группы армий «Центр», то у него никаких иллюзий на этот счет не было. Чутье старого многоопытного разведчика подсказывало ему, что с генералом Шмидтом что-то произошло либо на переднем крае, либо по пути в штаб группы. С уважением к своей предусмотрительности он подумал: «Как хорошо, что сам я не поехал под Клин. Незачем лишний раз искушать судьбу, без крайней нужды подвергать себя опасности. Да еще какой! В здешних лесах орудуют партизаны и лыжные отряды, заброшенные Жуковым через линию фронта. Они уже причинили немало неприятностей тылам танковой группы. А сейчас они, конечно же, повысят активность своих действий. И от них можно ожидать всего…»