Ранним утром к школе подошло несколько крытых брезентом грузовых автомобилей. В комнату комсостава вошел капитан:
— Товарищ майор! Машины для перевозки отряда капитана Шевченко в Москву прибыли.
— Вовремя прибыли, товарищ Селиванов. Через час выезжаем. Люди заканчивают завтрак. Что у нас нового?
— Наши продолжают наступать, но подробностей доложить не могу. Выезжал ночью. А вот для разведчиков есть хорошие новости. Командир их части подполковник Спрогис просил передать вам, что состоялся приказ командующего фронтом о награждении орденами и медалями бойцов отряда. — Селиванов достал блокнот и, глядя в него, продолжал: — Командир, комиссар, начальник штаба, командиры взводов и военфельдшер награждены орденом Красного Знамени, а старший лейтенант Васильев — посмертно орденом Ленина. Многие сержанты и рядовые также награждены, а кто чем, не смог узнать.
— Вот это новость! Вот это да! — воскликнул Шевченко и, обращаясь к командирам, добавил: — Значит, награждение состоялось по нашему представлению по радио после совместного с авиацией удара на шоссе Клин — Новопетровское. Себя-то мы с комиссаром, конечно, не представляли. Это уж Артур Карлович Спрогис позаботился, спасибо ему.
— Иван Александрович, доведи до личного состава эту весть. Но в общих чертах, без детализации.
Мела поземка. Вдали грохотала канонада. В полях Подмосковья продолжалось героическое наступление Красной Армии. Неудержимо грозовым валом шли наши войска на запад. Скрипел, хрустел снег под ногами, колесами машин и пушек, гусеницами танков. Откатывались вражеские полчища, огрызаясь огнем, устилая трупами своих солдат и офицеров заснеженные поля и перелески Подмосковья.
Отряд лыжников, погрузившись на автомашины, двинулся в родную Москву.
Прощай Подмосковье!
38. НА ОКРАИНЕ МОСКВЫ
В день отъезда отряда ударил трескучий градусов в тридцать мороз. Колонна автомобилей с разведчиками, из-за снежных заносов и перегруженности шоссе, едва ползла по дороге. Но вот остались позади Истра, Снегири, Дедовск, проехали Красногорск. Находясь без движения в кузовах машин, хотя и в очень теплой одежде, бойцы здорово продрогли. Поэтому Шевченко решил сделать остановку и обогреть людей, не доезжая Москвы, в деревне с древнерусским названием Спас.
И вот с головной машины по колонне пронеслось:
— Малый привал! Обогрев!
Не успели еще разведчики выскочить из машин, как неунывающий Хохлов тут же продолжил команду по-своему:
— Вылезай, в дома залезай, теплые места у печи хватай. Героев встретят блинами, а виноватых кочергами. Давай отчитывайся, куда нули пустили, почему врага почти до Москвы допустили.
— Как называется эта деревня? — спросил разведчик Нечаев у командира взвода.
— Это, кажется, село Спас, — глянув на карту, ответил старший лейтенант Алексеев.
— Спас, как раз и для нас, — подхватил Хохлов.
Огнивцев, ехавший с бойцами в кузове под брезентом, спрыгнул с машины последним и зашел вслед за ними в ближайший маленький уютный домик. Через застекленную холодную веранду на негнущихся от мороза ногах протопали в горницу. Но и там была холодина. Зашли на кухню. Только здесь жиденьким теплом тянуло от чугунной, видимо, давно прогоревшей печурки.
— Здравствуйте! — громко сказал Огнивцев. — Есть тут кто живой? Хозяин дома?
— Я хозяин, — отозвался из-за печки чумазый мальчонка в старой фуфайке с рукавами до колен. Не умывался он, видать, долгонько. Нос, лоб и уши были покрыты плотной коркой сажи.
— Ты хозяин?
— Я, а что?
— Да так. Просто интересно. Такой шкет и уже хозяин, — сказал Огнивцев, рассматривая мальца. Ему было, пожалуй, лет двенадцать. Не больше. Но на лбу уже залегла складка какой-то недетской заботы. — Ну, а хозяйка у тебя есть?
Из горницы вышла одетая в тяжелое волочащееся по полу пальто девчонка лет тринадцати. В руках у нее было два узелка с кувшинчиками и какой-то снедью, завернутой в чистую тряпицу.
— Ну, я хозяйка.
— Отлично, полный комплект, значит.
Не прошло и пяти минут, как в дом заскочил младший сержант Сандыбаев.
— Товарищ комиссар, идемте. Теплую домину нашли. Да еще какую!
— Да я и не здорово продрог.
— Все равно идемте, не пожалеете, — настаивал Сандыбаев. Он чего-то явно не договаривал.
Уже на улице Огнивцев спросил у Сандыбаева:
— Далеко идти?
— В церковь, — улыбнулся Сандыбаев. — Там такой теплынь, как летом… Светло, как в раю…
Огнивцев подумал, что боец шутит, но тот в самом деле привел его к старой краснокирпичной церкви с маленькими, как луковки, заиндевевшими куполами без крестов. В ней действительно было столько тепла и радостного света, что у Огнивцева в глазах зарябило. Посреди церкви, превращенной в швейную фабричку, стояли раскаленные докрасна, пышущие жаром печки из бочки из-под бензина. Яркий свет лился из узких окон под самым сводом, отражаясь от белых косынок, белых фартуков и кип белого полотна, сложенного штабелем около одной из стен. Раздавался неумолчный треск швейных машинок. Сколько же здесь было строчивших на них, кроящих, пакующих тюки с готовым солдатским бельем женщин: и совсем старых, и молоденьких девушек, и совсем юных школьниц! Возле некоторых уже ворковали бойцы отряда. Одному из них Сандыбаев еще с порога погрозил пальцем:
— Эй, Кузя, не очень-то подлаживайся. Телеграмму жене дам. С верблюжьей колючкой нагрянет.
— Не вводи людей в заблуждение! — возмущенно пророкотал рослый боец. — Холост, как бог свят, не брешу.
Огнивцев склонился над потрепанной машинкой, за которой сидела белая как лунь старушка:
— Здравствуйте, мамаша. Привет вам, уважаемая.
— Здравствуй. Тебе тоже…
— Не трудно вам?
— И-и, милай, а кому нынче легко! В такую лихую годину на людях, при деле как раз и легче. Мои-то сыны, все трое, на фронте. Все, думаю, и мои труды им в пользу.
— А как с продуктами? Не голодно? Что вам по карточкам дают?
Женщина кивнула на авоську, набитую всякой всячиной:
— Да вот на полмесяца получила. Полкило комбижира, кило крупы, крабов две банки — тоже есть можно… Ну, конечно, получаем и хлеб, немножко картошки и овощей.
«Что же, не густо, но по нынешним временам сносно, — подумал Огнивцев. — А немцы в листовках брехали, будто наши люди пухнут с голоду…»
Подошла женщина средних лет в синем халате с тетрадью в руке. По всему видать, местное начальство.
— Товарищи фронтовики! Может, вы слово какое скажете женщинам нашим? Так пожалуйста. Я на пяток минут выключу эту музыку. Как?..
Огнивцев согласно наклонил голову:
— Если не помешаю, то с удовольствием.
Начальница подошла к рубильнику и потянула ручку вниз. Гул в зале разом стих, только в дальнем углу все еще стрекотала ручная машинка.
— Эй, Марусенька, уймись! — крикнула одна из женщин. — Послушай, что комиссар скажет.
Огнивцев вопросительно посмотрел на Сандыбаева. Тот отвел глаза.
«Ишь ты прыткий какой, — подумал комиссар, — успел уже меня представить…»
— Слово имеет, — продолжала начальница, — боевой командир-орденоносец. Имеет ордена Ленина и Красного Знамени.
Церковь огласилась аплодисментами. Огнивцев понимал, как дорога сейчас каждая трудовая минута, и заговорил без проволочек:
— Милые, дорогие наши женщины, героические труженицы тыла! Посмотрел я сейчас на работу Доры Степановны. Ей уже под семьдесят. А она тут с молодыми. Пальцы ее все исколоты, опухли. Подлечиться бы ей. А она трудится. Кто в том виноват? Понятно, враг, который внезапно напал на нас и прервал мирный труд нашего народа. Война началась и продолжалась не так, как бы нам хотелось. Что-то мы недоглядели, в чем-то промахнулись, допустили врага в глубь страны, даже к сердцу ее — Москве. Мы признаем эту свою вину и искупаем ее в смертельном бою…
Переведя дух, Огнивцев окинул зал. Женщины слушали кто сидя, что стоя. У большинства лица были грустны, сосредоточенны. Но обреченности он не увидел ни в одних глазах. Одна низенькая молодайка с озорными ямочками на щеках, воспользовавшись паузой, выкрикнула:
