И как только он отошёл в сторону, Нурча взглянула на подругу лукавыми, смеющимися глазами.

— А знаешь, подруженька, мне сдаётся, по душе пришёлся тебе этот мордастенький парнишка!..

— Что ты в самом деле! — отмахнулась Огульдженнет.

— Брось таиться! И чего ещё глядеть? Вон сколько времени прошло, а от Чопана ни единой весточки… Если по сердцу джигит, так и выходила бы за него замуж…

— Что?! — Огульдженнет остановилась, будто вкопанная, с округлившимися от ужаса глазами. Потом вдруг сорвалась с места и бегом прочь от подруги. Та — за ней.

— Держи! — закричал издали Халик, принявший всё происходящее за игру.

— Погоди, подруженька! — вполголоса, скороговоркой умоляла Нурча. — Прости меня! Больше не буду…

— Прости, прости, — Огульдженнет остановилась. — Ну, хорошо… Только прошу тебя: никогда мне таких слов не говори больше.

— А чем Халик плохой парень? — опять лукаво сощурилась Нурча, но, увидев, каким серьёзным снова сделалось лицо у Огульдженнет, затараторила:

— Обиделась? Шуток не понимаешь? Ничего тебе сказать нельзя…

— Не шути так, подруженька! Халик для меня всё равно что младший брат… И если человек хоть чуточку нравится, почему нужно сразу выходить за него замуж? Считаешь, нет больше для меня надежды Чопана дождаться?

Нурча нахмурилась, приумолкла.

— Ну, хорошо, больше ни одного парня при тебе не назову, — секунду спустя пробурчала она. После этого подруги расстались, всё же до конца не примирённые.

К вечеру, когда сделалось прохладнее, Огульдженнет приободрилась. Опять запела за работой, кажется, позабыла про усталость. В такт её песенке похрустывали колосья спелой пшеницы под серпом. И снова вспомнился возлюбленный Чопан. Чопан! Скоро ли ты придёшь на это поле, серп возьмёшь в свои крепкие руки? Страшной была только что минувшая война… Но нет, не верится, что сразила тебя беспощадная вражья пуля!

…И чудится ей: Чопан приехал, он здесь. Он держит её за руки, говорит, глядя ей в глаза: «Никогда больше не разлучимся, ни на минуту! Работать будем всегда рядом, из дому и с работы ходить только вместе…» — Да, милый, хорошо! Я согласна!»

…И вдруг Огульдженнет заметила: рядом стоит и молча улыбается бригадир Аннареджеп.

— Что, сестрица, сама с собой начала разговаривать?

— Ох… я всё про Чопана. За руку бы взяла его, весь мир обошла бы…

— Понимаю… — кивнул головой бригадир. Пристально глянул на неё, отошёл, но сразу же остановился. Подумал: «Неужели ей не передали?»

А дело было вот в чём. В тот день, когда посыльный из аулсовета пришёл звать кого-нибудь из семьи Хайдара, туда отправился Атак. По пути он так н не спросил сухорукого парня, зачем вызывают. Подумал, утешая себя: «Ай, наверное что-нибудь про налог». Вошли. Председатель аулсовета сидел за столом тоже мрачнее тучи. Тут находился и бригадир Аннареджеп.

— Скажите же, братья, что случилось? — едва поздоровавшись, упавшим голосом спросил Атак. Вместо ответа председатель протянул ему бумажку. В ней сообщалось, что красноармеец Хайдаров Чопан пал смертью храбрых в бою с немецко-фашистскими захватчиками в Смоленской области в 1943 году.

И теперь, встретив Огульдженнет, которая пела и разговаривала сама с собой во время жатвы, бригадир вдруг понял: ничего она не знает о гибели мужа, ей не передали, не показали извещения. Пожалели родственники наверное. Или, может, работницу из семьи не хотят отпускать… Нет, ему следует вмешаться. А если подождать всё-таки? Опять же бумажка официальная, зря не станут писать, пока не проверят… Решено! Аннареджеп круто повернул и приблизился к женщине:

— Огульдженнет… Ты, я вижу, ничего не знаешь…

— О чём? — она замерла.

— Атак ничего тебе не сказал?

— Нет…

— Пришла бумажка в сельсовет. Чопан…

— А-ах!.. Не надо.

Она всё сразу поняла. Застыла с раскрытым ртом,

вдохнув воздух и не в силах выдохнуть… Потом хлынули потоки слёз. Она ничего вокруг не видела и не слышала. Аннареджеп, кажется, что-то говорил, пытался утешить. Не понимая, что делает, Огульдженнет заковыляла, пошатываясь, в сторону, потом упала на стерню. Аннареджеп догнал её, поднял, усадил:

— Возьми же себя в руки, ну, Огульдженнет! — твердил, неловко встряхивая её за рукав, трогая за плечо. У него самого слёзы выступили на глазах.

— Уйди! — она подняла голову, мутным взглядом уставилась вдаль. — Одна хочу остаться. Уйди…

Огульдженнет целыми днями неподвижно сидела в доме, накинув покрывало на голову. Ни с кем не разговаривала. Её лицо опухло от слёз. Сидела, точно в забытьи, вспоминала былые дни, своё недолгое супружеское счастье. Люди заходили к ней, пытались заговорить — и отходили прочь. Огульдженнет даже сердилась зачем они беспокоят её?..

Однако жизнь есть жизнь. Ей ведь не прикажешь: «Остановись, погорюй заодно со мной!»

Несколько дней миновало, и Огульдженнет снова отправилась работать в бригаду.

Понемногу сделалась разговорчивой. Даже шутила с людьми, смеялась. Только всё же никак не могла забыть Чопана и не переставала его ждать. Ведь такие случаи уже бывали: вернулись солдаты, на которых даже получены «похоронки». Значит, мог возвратиться и Чопан… Огульдженнет с утра уходила на работу и загадывала: вот сегодня вернусь, а он уже дома… Или прибегут к ней на поле, закричат: «Муж приехал! Буш-лук с тебя!» Она ходила, глядя в землю, а в голове стучало: «Он приедет. Он приедет… Приедет…» Кажется, и трактора стучали ей об этом, и птицы пели в садах.

Почти год жила она с этой надеждой, а потом всё же поехала в районный центр, в военкомат. И попросила написать ещё одно письмо, прямо в Москву. Ответ прибыл довольно скоро. Огульдженнет позвали в сельсовет и вручили бумажку, почти в точности такие же слова: «Повторно сообщаем… пал смертью храбрых… похоронен вблизи Смоленска…»

Огульдженнет, выйдя из совета, разорвала бумажку надвое, потом на мелкие клочья. «Разве кто-нибудь хотел терять своих близких, — шептала она. — И всё же кому-то погибнуть пришлось…»

Придя домой, она кинула в горящий очаг клочки разорванного извещения. Старики, Хайдар и Боссан, заметили это и поняли состояние младшей невестки. «Если бы траур пошёл на пользу Чопану, — подумал Хайдар-ага, — мы бы горевали ещё дольше тебя, невестка».

После этого Огульдженнет стала больше внимания уделять дому, семье деверя. Время от времени помогала Оразгюль что-нибудь постирать или сшить. Как-то под вечер старшая невестка принесла к Огульдженнет отрез материи, вату.

— Вот, достала, в очереди целый день протолкалась. Сшей-ка мне одеяло. Да поскорее.

— Сестрица, ты же видишь, я только с работы пришла, чаю не пригубила.

— Больно ты учёная сделалась! — вспыхнула Оразгюль.

— Жизнь научила, — Огульдженнет попыталась сдержаться, но не могла — у неё дух захватило от негодования. Она сорвала платок у себя с головы, швырнула его в угол: — И постыдись, наконец, я не служанка тебе!

— Всё понятно, — ехидным голосом проговорила Оразгюль, собрала всё принесённое и выскользнула вон.

…После возвращения с войны Атак пристроился работать на колхозной мельнице. Место хоть и выгодное, однако времени приходилось тратить много. Обычно Атак возвращался домой затемно. Но в тот день пришёл совсем рано.

— Где ты шляешься? — кинулся он на жену, когда та появилась в дверях с куском ткани и кипой ваты в руках.

— Думаешь, на гулянку ходила? Вот, погляди сам…

— Ладно. Замолчи!

— Орёшь только попусту, — принялась она ворчать, убирая то, что принесла, и чувствуя, что муж чем-то рассержен. Она решила воспользоваться этим. — А сам ничего не знаешь, не видишь, что творится вокруг тебя. Невестка-то наша., пожитки увязывает.

— Как? — вскинулся он.

— Вот так. Не сегодня завтра вильнёт хвостом и до свидания. Уж ничего не желает делать для семьи. Сердце у неё ледяной коркой покрылось.

— Почему ты так думаешь?

— А чего тут ещё думать? Каждому видно и слышно, что у неё на уме… Кое в чём, правда, помогала мне, так ведь сколько попрёков от неё наслушаешься! Нет, опозорит она нашу семью, верно говорю! Уйдёт, если хоть ты её не приструнишь… Отец и мать, конечно, и пальцем не тронут свою любимицу.