Когда он получил золотую медаль за сочинение по зоологии, его выбрали секретарем научно-литературного общества. Он вступил еще в один студенческий кружок - биологический. Его окончательный отход от химии огорчил Менделеева.
- Вы понимаете, Саша, - говорил Дмитрий Иванович, - в химии очень важно возникновение школы. Вот, например, бутлеровская школа, бутлеровское направление... У Бутлерова все открытия рождались и направлялись одною общею идеей. Она-то и сделала его школу, она-то и позволяет утверждать, что его имя навсегда останется в науке. Это так называемая идея химического строения... Вы тоже человек одной идеи. И вы смогли бы создать в химии какую-нибудь свою, ульяновскую школу. Я верю в вас...
Кроме биологического кружка он начал посещать еще один - вновь возникший экономический кружок, составленный из студентов старшего курса университета. Здесь занятия проходили более серьезно, чем где-либо раньше. Читали рефераты по политической экономии, обсуждали книги Мальтуса, Милля, Огюста Конта, Адама Смита, Карла Маркса...
Значительную часть времени отнимала и работа в землячествах. Здесь было много интересного: люди знакомились и сближались на почве практических, непосредственных, житейски важных интересов, пристально изучали друг друга, выясняли, на что способен и годен каждый. Землячества привлекали и втягивали всех вновь приезжающих в Петербург, и это живое наполнение лучшими силами с мест делало обстановку общения земляков боевой, острой и актуальной по отношению ко всем важнейшим проблемам времени. В ежедневной скромной, но непрерывной общественной деятельности выяснялся нравственный склад каждого, его характер и стремления, так что в конце концов люди определялись довольно верно и всегда можно было знать с большой степенью точности, на что можно рассчитывать со стороны того или другого члена - до чего он способен подняться и перед чем остановиться...
Да, тогда все это было - кружки, землячества, научные общества. Но в них преобладали разговоры - важные, необходимые, полезные, но все-таки разговоры.
А душа требовала дела - яркого, прямого, способного властно занять все мысли, все силы ума и сердца. Душа требовала перехода от разговоров и теорий к поступкам и действиям. Душа, созревшая и ежеминутно оскорбляемая преступным несовершенством жизни, требовала какого-то мужественного проявления, протеста, сурового и справедливого акта против тех, кто держал жизнь в границах этого преступного несовершенства, наполнял ее ложью, обманом, предательством.
Но такого дела, такого протеста, такого акта тогда еще не было ни у него, ни у всех тех, кто окружал его, и всё чаще и чаще задумывался он над необходимостью активного, мужского вмешательства в происходящие вокруг события, именуемые русской жизнью...
4
- Доброе утро, Александр Ильич.
- Доброе утро, господин ротмистр.
- Удивлены отсутствием прокурора?
- Я разучился удивляться.
- Так быстро?
- Какое сегодня число?
- Одиннадцатое марта.
- А предыдущий допрос был...
- Пятого марта. Соскучились?
- Я не мог понять, чем был вызван этот перерыв.
- Э, Александр Ильич, разве тут кто-нибудь что-нибудь поймет. Хаос!
- И все-таки это было странно...
- Вы же разучились удивляться.
- Это не удивление. Вы так торопили меня на предыдущих допросах, и вдруг...
- А может быть, мы решили немного схитрить, а? Чтобы вам хотелось давать показания, а мы вас в это время ни о чем не спрашиваем. Смешно-с, не правда ли? Ха-ха-ха...
- Сегодня я, кажется, снова научусь удивляться.
- Вот и прекрасно!
- Вы так откровенны...
- Александр Ильич, дорогой вы мой! Да ведь разве я не человек? Разве слабости-то человеческие мне присущи быть не могут? Это ведь только служба, мундир голубой, а так... Э, да что там говорить!
- Я вас понимаю.
- Вот это самое главное: чтобы мы понимали друг друга...
- Господин ротмистр, так чем же был вызван перерыв?
- Ах, Александр Ильич, не старайтесь перехитрить меня. Я стреляный воробей...
- Мы же условились быть откровенными друг с другом.
- Да, пожалуй, вы правы... Ну что же, я отвечу. Есть новости...
- Какие?
- Арестован Говорухин.
- Говорухин? Но ведь он же...
- Что, что?
- Нет, ничего.
- Вы что-то хотели сказать о Говорухине, а?
- Вам показалось.
- Может быть, может быть... Александр Ильич, простите, не Говорухин арестован, а Шевырев!
- Вот как?
- Конечно, Шевырев. Я совершенно перепутал. Очень схожие фамилии.
- Да, схожие...
- Шевыревым мы сейчас с вами и займемся, пока нам никто не мешает.
- Почему же Шевыревым? Можно и Говорухиным заняться.
- Хм... Ну, пожалуйста, можно и Говорухиным. Только, Александр Ильич, я вас очень попрошу - все сразу начистоту, как на духу, а?
- Конечно, конечно.
- Вот эта самая Шмидова... Как ее звать-то, что-то я подзабыл.
- Раиса.
- Да, да, Раиса! Совершенно правильно. Она, что же, в интимной связи была с Говорухиным, или как?
- Этого я знать не могу.
- Ну как же, Александр Ильич? Близкие друзья были, и не знаете?
- Об интимных связях даже близкие друзья не всегда друг другу рассказывают.
- Это верно... Значит, Шмидова была, по-вашему, просто соседкой Говорухина по квартире?
- Скорее всего, именно так.
- А вы часто бывали у них на квартире?
- Да, довольно часто.
- И ничего такого, «соответствующего», не замечали?
- Нет, не замечал.
- А когда последний раз видели Говорухина?
- Дней за десять до моего ареста.
- А Шмидову?
- В день ареста.
- Где?
- Она приходила ко мне.
- А почему вы не отдали ей письмо, которое было адресовано ей и которое нашли у вас при обыске?
- Забыл.
- А если честно?
- Действительно, забыл. В этот день, как вы сами знаете, было не до любовных посланий.
- Значит, Шмидова все-таки была в связи с Говорухиным?
- Я этого не утверждаю.
- А как к вам попало это письмо на имя Шмидовой?
- Я получил его по загородной почте. Оно было вложено в конверт.
- Первый конверт был адресован вам лично?
- Да.
- Что еще было в конверте?
- Записка.
- Какого содержания?
- Автор просил переслать письмо Шмидовой по городской почте.
- А вы не успели этого сделать?
- Не успел.
- И не передали Шмидовой письмо даже тогда, когда она приходила к вам?
- Я забыл. Я уже говорил об этом.
- А может быть, вы просто не хотели, чтобы Шмидова получала это письмо от Говорухина?
- Нет, я забыл.
- Или... а, вот и прокурор! Здравия желаю.
- Здравствуйте, ротмистр. Здравствуйте, Ульянов.
- Здравствуйте, господин прокурор.
- Ну-с, мы продолжим. У меня создается такое впечатление, Александр Ильич, что вы сознательно утаивали местонахождение Говорухина от Шмидовой. Говорухин назначался вами еще для каких-то дел. А Шмидова могла навести на его след полицию, не так ли?
- Я ничего не знаю об этом.
- Ульянов, а вам известно, что арестован Шевырев?
- Известно.
- А вы знаете, какие он дает показания?
- Естественно, нет.
- Шевырев подтвердил наши предположения, что химическая лаборатория на даче Ананьиной была специально оставлена вами для повторного покушения.
- Повторять покушение некому. Вся организация арестована.
- А Говорухин?
- ………………
- Молчите?
- А что я могу сказать?
- Многое.
- Например?
- Когда вы уехали с дачи Ананьиной?
- Пятнадцатого февраля.
- Больше с ней не общались?
- Нет.
- А кто послал Ананьиной еще одну бутыль с азотной кислотой двадцать второго февраля?
- Не знаю. Впрочем... я послал.
- Почему вы скрыли это на предыдущем допросе?
- Я запамятовал.
- Да что вы говорите? Ай-ай-ай! Бедный Ульянов! У него, оказывается, куриная память.
