Не поддержала воинственные призывы Катона группа сенаторов во главе со Сципионом Назикой, зятем Сципиона Африканского. Они исходили из того, что Рим, сокрушив Карфаген, разрушит и политическое равновесие у себя дома. Если исчезнет угроза, исходящая от главного врага Рима, то простые граждане будут игнорировать сенат и, опьяненные алчностью и вольностью, втянут Рим в безрассудные и опасные авантюры{1185}. Диодор так изложил аргументы Сципиона:
«О могуществе Рима надо судить не по слабосилию других государств, а по тому, насколько он сильнее самых сильных из них. Более того, пока существует Карфаген, опасения, которые он вызывает у нас, заставляют римлян жить в согласии и управлять нашими подданными по справедливости, сохраняя свое доброе имя — это наилучший способ упрочения и расширения империи. Но как только исчезнет жупел города-соперника, у нас, и это должно быть для всех очевидно, начнется гражданская война, а союзники возненавидят верховную власть из-за алчности и беззакония римских магистратов»{1186}.
Несмотря на прозорливость суждений Сципиона, нам следует критически отнестись к тому, насколько точно они воспроизведены. Историк писал свое сочинение по прошествии целого столетия и уже знал, что за разрушением Карфагена действительно последуют политические распри и гражданская война в Римской республике. Ливий, например, считал, что Сципион Назика выступал против войны, ссылаясь на недостаточность оснований (а не из-за нежелания разрушать Карфаген){1187}. Хотя многие сенаторы, видимо, и разделяли опасения Катона по поводу возрождения карфагенского могущества, среди них были такие, кто понимал: для войны нужен адекватный предлог{1188}. Не желая подвергаться обвинениям в попрании столь обожаемой римлянами добродетели, как праведность, сенат решил подождать, пока не появится такой повод.
Агония
На исходе пятидесятых годов II века карфагеняне все больше убеждались в том, что договор с Римом накладывает на них одни обязательства, не предоставляя никаких гарантий безопасности. Вследствие возрастающей неудовлетворенности таким положением в городе появилась демократическая фракция, состоявшая, как можно догадаться, из последователей демагогической клики Баркидов. Согласно греческому писателю Аппиану, эта партия, возглавлявшаяся Гамилькаром Самнитом и Карфалоном, доказывала: раз Рим не оказывает никакой помощи, то Карфаген должен уметь сам защищать себя{1189}. В той малоприятной ситуации, когда сельскохозяйственную основу благосостояния карфагенян подрывали посягательства нумидийцев, воззвания демократов не могли не обрести широкую популярность.
Придя к власти, Гамилькар и Карфалон стали проводить жесткую политику в отношениях с Нумидией и выдворили из Карфагена всех политиков, друживших с Масиниссой. Нумидийский царь послал в Карфаген двух сыновей с требованием вернуть изгнанников. Но их тоже прогнали из города, и после того как Гамилькар Самнит напал на царевичей из засады, между Карфагеном и Нумидией началась настоящая война. Произошло сражение, в котором победу не одержала ни одна из сторон. Потом карфагеняне под командованием Гасдрубала позволили противнику себя окружить, замученные голодом сдались и были предательски перебиты нумидийцами. Уцелели и смогли сбежать в Карфаген только Гасдрубал и еще несколько человек. В результате Масинисса снова отобрал у Карфагена часть земель{1190}.
Карфагеняне не только потерпели поражение в битве с далеко не самым сильным противником, но и, напав на союзника Рима, нарушили условия договора от 201 года. Тем самым они наконец дали своим врагам в римском сенате повод для того, чтобы убедить менее задиристых коллег в обоснованности войны с Карфагеном{1191}. Конфликты в Македонии и Греции разрешились, восстания испанских племен были успешно подавлены, и теперь Рим мог обрушить на Карфаген все свои силы, которые были не только превосходящими, но и фактически непобедимыми.
Иногда утверждается, будто в римском сенате могли возрасти опасения по поводу возрождения Карфагена, поскольку в 151 году город внес последний взнос в счет оплаты контрибуции по итогам Второй Пунической войны. С такой же долей вероятности можно высказать и другое предположение: для некоторых сенаторов погашение долга могло означать не только утрату прибыльного и постоянного источника доходов, но и возможность заиметь его вновь{1192}. Завоевания сказочно обогатили Рим, на них нажились все классы{1193}. У Плутарха можно найти рассказ о пышном пиршестве, устроенном одним молодым и богатым римлянином, на котором гостям был подан медовый торт, оформленный в виде города. Хозяин объявил, что это Карфаген, и предложил его «расхитить»{1194}. История, безусловно, апокрифичная. Но она примечательна тем, что в ней заключена важная посылка: вне зависимости от того, насколько реальной или вымышленной была угроза Карфагена, его сельскохозяйственные и коммерческие ресурсы были соблазнительны для римлян{1195}.
В 150 году римляне уже подготовили армию для отправки в Северную Африку. Когда вести об этом дошли до Карфагена, в городе поднялась тревога. Покинутые североафриканскими союзниками, в том числе и Утикой, карфагеняне попытались умилостивить римлян, вернув во власть партию Ганнона, арестовав и приговорив к смертной казни Гасдрубала, полководца, руководившего нумидийской кампанией. Когда карфагенские послы прибыли в Рим для переговоров, римская армия уже отплыла на Сицилию. В сенате их встретили холодно, а после того как они рассказали об аресте и смертном приговоре Гасдрубалу, им задали вопрос: почему не сделали это раньше? На просьбу объяснить, как можно искупить вину, они получили не менее высокомерный ответ: «Вам надо во всем угождать римлянам»{1196}.
Катон, несмотря на преклонный возраст, не переставал нагнетать военную истерию. В одной из речей, выдержки из которой сохранились, он заявлял: «Карфагеняне — наши враги, ибо человек, затевающий что-то против меня и готовый пойти на меня войной, когда ему вздумается, уже мой враг, если даже и не предпринимает военных действий»{1197}. Позднее Катон выступил еще жестче: «Кто эти люди, попирающие договора? Карфагеняне. Кто эти люди, воюющие с наибольшей жестокостью? Карфагеняне. Кто эти люди, изуродовавшие Италию? Карфагеняне. Кто эти люди, молящие теперь о прощении? Карфагеняне»{1198}. Катон нанес двойной удар: воззвал к национальным чувствам, напомнив о разорении Италии{1199}, и возбудил этническую неприязнь, обыграв укоренившийся стереотип о ненадежности карфагенян. Он привычно противопоставил пунийское вероломство римской fides, главной добродетели, которой римляне гордились до такой степени, что возвели храм Верности{1200}. Катон составил досье (утеряно и является предметом непрекращающейся полемики историков), представив в нем шесть примеров непорядочности карфагенян, то есть нарушений ими договоренностей с римлянами{1201}. Надо думать, доказательство вероломства карфагенян использовалось не только для оправдания войны, но и для прикрытия собственного дипломатического двурушничества.
