Все эти обвинения в бесчеловечности можно было бы посчитать наветами зловредных греков, если бы не появились открытия, сделанные двумя настырными французскими колониальными чиновниками Франсуа Икаром и Полем Жьелли в двадцатых годах XX века. Их внимание привлек один тунисский торговец древностями, владевший великолепными образцами пунических стел. Особенно французов заинтересовала стела с изображением человека в одеянии жреца, поднявшего правую руку как бы в молении, а в левой руке держащего запеленатого младенца. Надпись состояла всего из трех букв MLK. Обнаружил ли перекупщик сокровенное место, где карфагеняне продолжали вершить мрачные деяния своих финикийских предшественников? Однажды ночью французы проникли в карьер, где откапывались стелы: он находился неподалеку от большой прямоугольной гавани. Уговорив владельца продать участок, они сразу же принялись за работу. Их усилия не пропали даром. Во время раскопок были найдены несколько материальных свидетельств вотивных жертвоприношений. Каждое из них состояло из стелы, содержащей посвящения Баал-Хаммону и Тиннит, и терракотовой урны с окаменевшими костями, а иногда с ювелирными украшениями и амулетами. Когда специалисты исследовали содержимое урн, то оказалось, что почти в каждой обнаруживались сгоревшие останки детей. Франсуа Икар и Поль Жьелли нашли не что иное, как тофет. Дальнейшие раскопки, проведенные французами, подтвердили, что место его расположения относится к одному из древнейших районов финикийского Карфагена[88].

Исследователи выяснили, что тофет в Карфагене действовал по меньшей мере с середины VIII века. Подтвердилось и то, что западные финикийцы продолжали практиковать молк и после того, как от этого обычая давно отказались их левантийские собратья. Отмечены три основных периода в функционировании тофета. Первая фаза датируется приблизительно 730–600 годами, и она характеризуется особенно искусными вотивными памятниками: обелисками и L-образными тронами, называвшимися cippi (циппусами). Анализы урн этого периода показали, что в них содержались сгоревшие останки и детей, и животных^{217}.

Тофет в Карфагене настолько изуродовали поколения археологов, что практически невозможно воссоздать реальную среду, в которой совершались ритуалы. Лучше сохранились другие тофеты в Западном Средиземноморье. Например, тофет в Сульцисе на побережье Сардинии представлял собой большую прямоугольную площадку, огороженную на скальном обнажении массивными блоками трахита. Мощные стены и наличие цистерны для воды наводят на мысль о том, что он использовался местными жителями и как надежное убежище.

Анализ костей и сгоревших останков в карфагенском тофете подтвердил один несомненный факт: в значительной мере это были мертворожденные или только что родившиеся младенцы, умершие естественной смертью. Аналогичные данные получены при исследовании тофета в Тарросе на острове Сардиния: возраст лишь 2 процентов детей измеряется более чем несколькими месяцами^{218}. Одно из возможных объяснений этому факту — то, что для жертвоприношения живые дети подменялись мертвыми, а при отсутствии последних жертвами становились птицы или животные.

Скептики, сомневающиеся в том, что карфагеняне и другие западные финикийцы приносили в жертву детей, ссылаются еще на одно обстоятельство: малочисленность детских погребений на кладбищах данного периода — лишь в ста из 2000 обнаруженных пока могил содержатся кости младенцев, крайне странная пропорция, если учесть, что детская смертность в то время составляла от 30 до 40 процентов. Эти данные позволили выдвинуть теорию относительно того, что тофет на самом деле служил местом захоронения тех, кто не достиг возраста полноценного члена общины. Размещение тофетов на городских окраинах предполагает также, что жертв считали маргиналами, оказавшимися на периферии общества. Церемония молк, таким образом, могла означать подношение мертвого ребенка богу или богине, а не жертвование.

Подобные заключения согласуются с материальными свидетельствами о ранних фазах функционирования тофета в Карфагене. Гораздо менее они совпадают с поздними археологическими данными. Обследование урн, относящихся к IV — III векам, показало более высокое содержание в них праха младенцев. Если человеческие останки VII-VI веков принадлежали недоношенным или новорожденным младенцам, то в погребениях более позднего периода обнаруживался прах детей в возрасте от одного до трех лет. В некоторых урнах содержались кости двух-трех детей: обычно возраст одного из них составлял от двух до четырех лет, а другие были недоношенными или недавно рожденными младенцами. Возрастная разница (до двух лет) предполагает, что они были единоутробными детьми. Одно из возможных объяснений этого обстоятельства может заключаться в том, что для ублажения Баала или Тиннит уже было недостаточно принести в жертву мертворожденного младенца или животное: требовалось пожертвовать божествам старшего ребенка, если обещанный ребенок родился мертвым. В надписях на стелах карфагенские отцы обычно употребляли притяжательные местоимения BNT или ВТ, подтверждая, что приносят в жертву не суррогат, а собственное дитя. Вот образчик типичного послания божествам из тофета в Карфагене: «Госпоже Тиннит, лику Баала, и Баал-Хаммону Бомилькар, сын Ганнона, внук Милькиатона посвящает своего единокровного сына. Да придет ему ваше благословение!»^{219}

Утверждение, будто тофет был своего рода детским акрополем, опровергается тем, что пропорциональное соотношение детских захоронений на кладбищах в пуническом Карфагене примерно такое же, как и по всему Древнему миру. Недостаток данных о зафиксированных детских останках может быть результатом того, что археологи просто-напросто игнорировали крошечные или плохо сохранившиеся кости. Греческие авторы-современники были убеждены в том, что карфагеняне приносили в жертву детей, и археологические данные не позволяют отвергать свидетельства древних греков как клевету на пунический Карфаген.

Можно сделать один вывод: во времена тяжелых испытаний карфагеняне и другие западные финикийцы действительно приносили в жертву своих детей ради благополучия семей и общин. Археология также свидетельствует и о том, что тофеты не считались местом совершения некоего злостного таинства, а были скорее символом престижа и величия. Обладание тофетом указывало на особый статус, на который могли претендовать только самые большие и богатые поселения, а кандидатами на жертвоприношение богам были прежде всего дети элиты^{220}. Ритуалы, совершавшиеся в тофетах, имели жизненно важное значение для всей общины, и они поощрялись властями[89].

В сохранении тофетов в Карфагене и других западных финикийских поселениях проявились одновременно и приверженность левантийскому наследию, и стремление к политическому и культурному отделению от метрополии. То, что тофет как религиозный институт продолжал функционировать на западе многие столетия после его исчезновения в Леванте, отражает не только консерватизм иммигрантских общин. Это обстоятельство подтверждало жизнеспособность западного финикийского мира, нарождавшегося из тени левантийского прошлого.

В 573 году после тринадцатилетней осады Тиру все-таки пришлось подписать унизительный мир с вавилонским царем Навуходоносором. Историки традиционно связывают с этой датой кончину независимой тирской торговой империи, ввергнувшей в экономический кризис и финикийские колонии на далеком западе^{221}. В действительности оба события стали следствием одного и того же бедствия: коллапса ценности серебра. К началу VI столетия Ближний Восток перенасытился этим металлом, что привело к резкому сокращению морского сообщения между Испанией и Левантом.