Эти образы означали: Пирр, подобно своим славным предшественникам, поведет италийских греков на борьбу с варварами, которые им угрожают. Пирр воспользовался тезисом о троянском происхождении римлян как пропагандистским лозунгом для того, чтобы призвать под свои знамена италийских греков. Он-де следует примеру знаменитого предка, великого греческого героя Ахиллеса, борясь с римлянами, потомками троянцев^{605}. Политизация этнических категорий сыграла свою роль и позднее, в 263 году, способствуя эскалации Первой Пунической войны: элимский город Сегеста поубивал давних союзников-карфагенян и перешел на сторону римлян, ссылаясь на общее происхождение от троянского героя Энея^{606}.

Возросший интерес римлян к своим троянским и геркулесовским корням вряд ли послужил главной причиной их разрыва с карфагенянами, хотя римская элита, конечно, могла перенять у сицилийских греков стереотипное восприятие Карфагена как агрессивной и захватнической державы. Однако именно этим интеллектуальным фактором можно объяснить обострение отношений между Римом и Карфагеном и окончательный их разрыв, произошедший в первые десятилетия III века. Судя по сохранившимся фрагментам произведений, такой историографической точки зрения придерживался и Тимей. Несмотря на длительное пребывание в афинском изгнании, он понял, что после провальных кампаний Агафокла и Пирра делить Центральное Средиземноморье будут карфагеняне и римляне, а греки останутся на задворках^{607}. Вообразив такой печальный (по крайней мере для западных греков) сценарий, Тимей сконструировал и синхронность основания Карфагена и Рима — в 813 году^{608}. Прилежно проведя исследования, включавшие вроде бы беседы со знающими людьми, Тимей пришел к выводу о троянском происхождении и римлян, и латинов[219].

В том мире, какой виделся Тимею, Рим был и троянским и греческим городом, и противовесом угрозе Карфагена, и потенциальным защитником западного греческого лагеря, и это мнение римляне охотно бы поддержали. Хотя и очень мало сохранилось из того, что Тимей писал о Пирре, мы можем предположить: главной ошибкой западных греков он считал то, что они выступили против Рима, троянско-греческого города, подлинного наследника Геракла (в то время как Пирр себя считал его наследником), а не против общего врага — Карфагена^{609}. Не случайно Тимей особое внимание уделяет продвижению греческого героя со стадом Гериона на юг полуострова и Сицилию^{610}.

Тимей делает акцент на южном итальянском и сицилийском отрезках путешествия Геракла, возможно, для того, чтобы подчеркнуть общность прав западных греков и римлян на наследие прославленного героя. Мы знаем, что эта идея вовсе не является продуктом воображения историка. Римлянам она тоже, очевидно, нравилась. В 270 году римляне увидели новую серебряную монету, выпущенную в ознаменование окончательной победы над Тарентом. На ее лицевой стороне были изображены Ромул и Рем, сосущие волчицу. На обратной стороне, однако, красовался Геркулес, представленный в соответствии с греческой иконографией — в львиной шкуре. В городах-государствах Южной Италии существовала давняя и честолюбивая традиция изображать на монетах Геракла, и он воплощал успехи греческой колонизации региона. Теперь она отчасти пришла и в Рим^{611}.[220]

Подстрекателями вражды между Карфагеном и Римом оказались наемники, решившие обосноваться на Сицилии после того, как стали не нужны Агафоклу. Мамертины или «последователи Мамерса» (италийского бога войны)[221] иммигрировали из Кампании, а после демобилизации поселились в сицилийском городе Мессане, истребив мужчин и захватив их жен и собственность. Однако в середине шестидесятых годов III века они сами начали страдать от притеснений Сиракуз, упрочившихся при новом и популярном вожде Гиероне. В 265 году мамертины обратились за помощью одновременно и в Карфаген, и в Рим.

Их мольбы не остались без ответа. Карфагенское военное командование на острове отправило небольшое войско охранять Мессану^{612}. Позднее греческие и римские авторитеты, недружественные Карфагену, неверно расценят эту меру как первый шаг в реализации новых замыслов по захвату Сицилии и последующему вторжению в Италию^{613}. В действительности же карфагенян скорее всего привлекало то, что Мессана могла служить для них базой в регионе, традиционно считавшемся частью сферы влияния Сиракуз. Возможно, перед нами очередной пример сицилийского непостоянства и метания между Карфагеном и Сиракузами. Как бы то ни было, в римском сенате разгорелись горячие дебаты по поводу воззвания Мессаны. Если помощь городу оказать, то это, без сомнения, приведет к дипломатической конфронтации с Сиракузами, на что, как мы позже увидим, возможно, и рассчитывали некоторые сенаторы^{614}.

В описании, явно приукрашенном по прошествии времени, греческий историк Полибий представляет две противоположные позиции, столкнувшиеся на дебатах. Римские консулы, жаждавшие воинской славы, настаивали на отправке армии в помощь Мессане. Однако другие сенаторы напомнили о гнусных методах захвата мамертинами Мессаны и возможных обвинениях римлян в лицемерии в свете того, как жестоко они обошлись с кампанцами, когда те попытались захватить Регий. Обсуждение зашло в тупик, консулы обратились к Народному собранию, соблазнив его богатой военной поживой. В итоге было решено отправить в помощь мамертинам армию во главе с консулом Аппием Клавдием Каудексом^{615}.

Видя, что римляне набирают армию и готовят транспорты, предоставленные новыми союзниками в Великой Греции, карфагеняне разместили в Мессинском проливе эскадру, преградившую путь кораблям из Регия. Не желая вступать в сражение с более многочисленными карфагенскими военно-морскими силами, Аппий Клавдий тайно отрядил в Мессану трибуна Гая Клавдия с поручением уговорить мамертинов выдворить карфагенский гарнизон из города.

После второго визита, получив от мамертинов обнадеживающие заверения, Гай Клавдий повел через пролив флотилию из нескольких судов, однако плохая погода и нападение карфагенян вынудили римлян вернуться обратно в Регий. Демонстрируя готовность к примирению, командующий карфагенским гарнизоном в Мессане Ганнон возвратил римлянам захваченные суда и даже пообещал освободить пленников, когда закончится конфронтация. Римляне его предложения отвергли, и Ганнон пригрозил, что теперь он не позволит им даже руки помыть в море. Ему вскоре пришлось пожалеть о своих словах. Гай Клавдий предпринял новую попытку форсировать пролив, и на этот раз она увенчалась успехом. Созвав собрание мамертинов, он добился от них обещания организовать встречу с Ганноном, укрывшимся в цитадели. Когда Ганнон с большой неохотой согласился на странное рандеву, его тут же скрутили, взяв в плен, но потом разрешили уйти из города вместе со своим отрядом без оружия. Позднее карфагеняне распяли его на кресте «за бестолковость и малодушие»^{616}.