Карфагеняне впервые столкнулись с боевыми слонами, когда сражались с Пирром на Сицилии. Впоследствии они сами успешно применяли их сначала в Первой Пунической войне, а потом и в военных кампаниях в Северной Африке и в Испании. Для Баркидов, похоже, слоны стали символом их владычества на Иберийском полуострове: их изображение присутствует на многих монетах, чеканившихся при Гасдрубале и Ганнибале. Образ боевого слона сближал воинственный дух клана Баркидов с эллинистической традицией, эмблемой которой с давних времен был этот четвероногий великан. Правда, у Баркидов были другие слоны, не азиатские или африканские саванные исполины, а менее крупные, ныне вымершие, лесные особи, обитавшие у подножия марокканских гор Атлас и в долине горного хребта Риф. Относительно небольшой размер этих животных (до 2,5 метра, тогда как азиатские и саванные слоны часто были высотой в плечах более 3 метров) предполагал их несколько иное применение. И сейчас ведутся академические дискуссии по поводу того, как именно Ганнибал использовал слонов в своих военных кампаниях, помимо устрашения противника. Последние исследования подтвердили: вопреки бытовавшим представлениям лесные слоны Ганнибала могли нести на спине хаудахи с лучниками, подобно своим индийским собратьям^{819}.

Одно из самых главных полководческих качеств Ганнибала заключалось в его способности превратить то, что поначалу выглядело пороком — отсутствие гомогенности в армии, — в преимущество. Он не пытался унифицировать действия войск, а использовал их разнородность для того, чтобы разнообразить тактику проведения операций^{820}. Тактическая гибкость стала отличительной чертой армий Ганнибала. Карфагенский полководец игнорировал общепринятые доктрины и ошеломлял противника новшествами. Хотя карфагенская армия со времен Первой Пунической войны применяла фаланги — плотное прямоугольное построение пехоты шеренгами, излюбленный боевой порядок в эллинистическом мире, — Ганнибал ввел важные усовершенствования. Многие годы требовались для того, чтобы научиться ловко владеть длинными копьями и пиками, и он заменил их на мечи, с которыми быстро осваивался любой воин. Фаланги тяжеловооруженной пехоты, безусловно, устрашали противника на поле боя, но они были громоздкими и неповоротливыми. Ганнибал применял иные модели развертывания войск, например, по схеме полого центра, помещая самые сильные формирования на флангах и создавая таким образом возможности для окружения противника^{821}. Пожалуй, Вторая Пуническая война впервые продемонстрировала, что тактическая изобретательность полководцев может перевешивать другие общеизвестные показатели военного превосходства, такие как численность войск и вооружения^{822}.

Сравнивая армии карфагенян и римлян, Полибий с удовлетворением отмечал: «Карфагеняне пренебрегали пехотой, хотя определенное внимание уделяли коннице. Дело в том, что их войска были чужеземные и наемные, в то время как римские легионы состояли из соотечественников и граждан»^{823}. Мы уже обращали внимание на то, как предвзято разделял Полибий римских и карфагенских воинов (первые — стойкие граждане-воители, вторые — слабодушные наемники) и с каким предубеждением он вообще относился к карфагенской армии. Возможно, эта оценка и совпадала с настроениями его времени, а описание состава римской армии соответствовало действительности эпохи, в которую он жил. Однако ситуация в 218 году была иная[282]. Ядро армии действительно состояло из римских граждан, но почти половину численности каждого легиона составляли союзнические войска, и в целом ряде сражений преобладала численность союзнических воинов[283]. Этими союзниками были обычно латины и италики. Первые имели давние и тесные связи с Римом, поскольку многие из них были потомками поселенцев, отрекшихся от своего гражданства ради лучшего будущего. Латинские государства многое сближало с Римом, в том числе язык, религия, политические институты, и их народы пользовались определенными правами по римским законам^{824}. Италиков же лишь недавно принудили стать «союзниками» Рима, и их союзничество не было вполне надежным.

Для римлян особенно ценной была поддержка кельтских племен в Цизальпинской Галлии, по чьим землям должна была пройти карфагенская армия^{825}. Риму эти народы не подчинялись. Полибий сообщает о том, с какими издевательскими насмешками встретили галлы римских послов, приехавших к ним с целью привлечь их на свою сторону после объявления войны Карфагену[284]. Одну из причин отказа галлов прийти на помощь римлянам назвали послам туземные вожди: «Мы слышали, что римский народ наших единоплеменников изгоняет из их отечественной земли и из пределов Италии или же заставляет их платить дань и терпеть другие оскорбления»^{826}.

Другим потенциальным союзником была Македония, соседствовавшая с римлянами на востоке. Ее царем был Филипп V, еще очень молодой человек, взошедший на трон в 221 году. Он быстро доказал, что обладает всеми качествами, необходимыми для управления буйным и строптивым народом. Способный политик и военный стратег, Филипп втянулся в войну с этолийцами в Центральной Греции. Серия побед принесла ему известность в Греции и лестное прозвище «любимчик эллинов». Однако Филипп хотел обеспечить себя постоянным и надежным выходом в Адриатическое море. Эти его устремления заинтересовали и Рим, и Ганнибала. В то же самое время, когда Ганнибал осадил Сагунт, римляне предприняли первую попытку вторгнуться в земли, традиционно' находившиеся в сфере влияния Македонии. Римляне и прежде пытались утвердиться в Иллирии (современные Словения и Хорватия), поддерживая там местного вождя Деметрия Фалерского[285]. В 219 году римляне рассорились со своим союзником, когда он стал пиратствовать у берегов Далмации и угрожать римскому судоходству. Рим послал флотилию в Иллирию, и Деметрий бежал к своему другому покровителю — Филиппу Македонскому^{827}.

Таким образом, когда Ганнибал готовился отправиться в великий поход, надежных союзников у Рима было совсем немного. Но карфагенский полководец тоже нуждался в поддержке пунического мира, который значительно сократился. Пунические общины в Сицилии и Сардинии надо было как-то подвигнуть на то, чтобы они восстали против новых, римских властителей, несмотря на неизбежные печальные последствия возможного поражения. Успешность военной кампании в немалой мере зависела и от благосклонности Совета старейшин. Из Карфагена Ганнибал рассчитывал получать не только деньги и войска, но и официальное одобрение своих действий. Он хотел выступать в роли полномочного представителя карфагенского государства, а не обыкновенного авантюриста. О том, что Совет старейшин не остался в стороне, свидетельствует хотя бы такой факт: в армии Ганнибала присутствовали его агенты. Эти советники — synedroi на греческом языке — сопровождали войска Ганнибала в Испании и Италии, и они вместе с Ганнибалом подписывали в 215 году договор с Филиппом^{828}.

Одной воинской доблести и тактической смекалки было недостаточно для того, чтобы обеспечить успех военной кампании и привлечь сторонников. Термин «пропаганда», понимаемый как деятельность по формированию и распространению желаемых воззрений и суждений, обычно не применяется в контексте Древнего мира: для такого рода активности просто-напросто не имелось средств коммуникации^{829}. И все же в ретроспективе можно говорить о том, что в годы Второй Пунической войны велась целенаправленная обработка общественного мнения[286]. О личности Ганнибала распространялись благосклонные истории, сочинявшиеся людьми, разделявшими его устремления или по крайней мере видевшими в нем серьезного оппонента возраставшему могуществу Рима. Хотя тогда и не было «министерства информации», надзиравшего за литературными и художественными творениями, описаниям Ганнибала и его войны с Римом, исполненным сторонниками полководца, присуще единообразие.