Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Несмотря на ограниченный характер, оккупация римлянами Мессаны встревожила весь остров. Кровавый тандем Карфагена и Сиракуз, почуяв опасность, объединился в подневольный альянс{617}. Карфагеняне под командованием еще одного Ганнона, сына Ганнибала, во взаимодействии с сиракузцами осадили Мессану. Желая потянуть время, консул Аппий Клавдий, готовивший главные силы в Регии к переходу на Сицилию, отправил послов, предложив Гиерону и карфагенянам прекращение военных действий. Мирные реверансы были незамедлительно отвергнуты. Диодор ретроспективно полагает, будто Гиерон высмеял ссылки римлян на то, что они всего лишь исполняют свои обязательства перед новыми союзниками — мамертинами{618}. Как бы то ни было, уверенность карфагенян в военно-морском превосходстве пошатнулась, когда Аппий Клавдий переправил армию через Мессинский пролив на разношерстной флотилии, собранной из кораблей, заимствованных у союзников Рима в Южной Италии. Согласно более поздней исторической традиции, Аппий Клавдий сумел обвести вокруг пальца карфагенских флотоводцев, снабжая ложной информацией их агентов, вертевшихся в гавани Регия под видом торговцев{619}. Мало того, один из кораблей, посланных для того, чтобы блокировать переход римлян через пролив, сел на мель и был захвачен противником с соответствующими негативными последствиями для карфагенян{620}.

Поначалу в сухопутной войне на Сицилии не выигрывала ни одна из сторон и каждая из них заявляла о победе{621}. В 263 году Рим отправил на остров новых консулов с армией в 40 000 человек, и карфагеняне снова не смогли помешать переходу римлян через пролив. В результате целый ряд греческих городов дезертировал к римлянам, и Гиерон, потеряв надежды на победу, запросил мира. Римляне, испытывавшие трудности с обеспечением войск, предложили весьма великодушные условия. Гиерону разрешалось сохранить трон и владеть значительной территорией на востоке Сицилии в обмен на согласие стать другом и союзником Рима. Сиракузы, правда, обязывались вернуть всех пленников и выплатить репарации в размере 100 талантов. Но самым важным для римлян было то, что они теперь получили надежную базу на востоке Сицилии для будущих наступательных операций{622}.

Карфагену был нанесен удар тяжелый, но не смертельный. В любом случае альянс с Сиракузами заключался вынужденно, а город всегда оставался его главным соперником на острове. Историк II века нашей эры, бывший римский консул Кассий Дион так охарактеризовал причины возникновения войны между двумя державами:

«Карфагеняне, давно обладавшие могуществом, и римляне, быстро набиравшие силу, с ревностью следили друг за другом; они втянулись в войну отчасти из-за желания продолжать наращивать приобретения — в соответствии с инстинктивной тягой большинства человечества к активной деятельности во время успеха — и отчасти из-за страха. Обе стороны в равной мере уверовали в то, что надежность имеющихся достояний может также обеспечиваться приобретением других владений. Даже при отсутствии иных причин для двух свободных, сильных и гордых народов, разделенных малым расстоянием, преодолеваемым за короткое время, было бы крайне трудно, если не невозможно, управлять инородными племенами и не сталкиваться друг с другом. Однако случайные обстоятельства нарушили мир и ввергли их в войну»{623}.

По всей вероятности, ни одна из сторон не горела желанием воевать. Однако отсутствовала и политическая воля остановить сползание к полномасштабному конфликту. Римляне тогда вряд ли нацеливались на Карфаген, и в их интервенции на стороне мамертинов, очевидно, проявлялось стремление к тому, чтобы закрепиться на Сицилии{624}. Римляне замахивались не на Северную Африку, а на Сиракузы, овладев которыми они усиливали свое военное присутствие в Южной Италии{625}. К тому времени римляне всецело осознали полезность материальных благ, которые приносят завоевания, и прямую связь между военной славой и элитным социальным статусом. Эти два фактора служили завлекательной мотивацией, а боязнь карфагенян испарилась после того, как они продемонстрировали благодушие и неспособность заблокировать Мессинский пролив.

Агрессивность и территориальная алчность Рима уже проявились в процессе завоевания Италии[222]. По мере территориальной экспансии римляне начинали все острее ощущать угрожающую близость могущественных соседей. Вполне реальными могли быть опасения по поводу возможной интервенции Карфагена в Южной Италии, дополняемые к тому же недавними неприятностями, доставленными сражениями с Пирром{626}.

Карфагеняне же, вероятно, думали не столько о вторжении в Южную Италию, сколько о защите своих земель на Сицилии. Первоначально их появление на острове было вызвано желанием контролировать доходные тирренские и ионические торговые пути. После полутора веков пребывания на острове у карфагенян выработалось стереотипное представление о том, что пуническая Сицилия — это их земля, а Лилибей, Панорм и Солунт принадлежат им так же, как фермы на мысе Бон или оливковые рощи Сахеля. Когда война все-таки случилась, Филин, симпатизировавший карфагенянам, обвинил римлян в нарушении договора, подписанного после 348 года и вроде бы недвусмысленно запрещавшего им вторгаться на Сицилию, хотя Полибий, утверждавший, будто изучил все известные соглашения такого рода, отрицал существование подобных договоренностей[223].{627} Вне зависимости от того, подписывался договор или нет, заявление Филина подтверждает: вмешательство Рима в дела Сицилии карфагеняне могли законно посчитать поводом для войны{628}.

Первоначально ни Рим, ни Карфаген не собирались нападать друг на друга. Однако стратегия римской экспансии в Италии и озабоченность Карфагена защитой своих интересов на Сицилии не предвещали ничего хорошего для сохранения мира{629}. Главных антагонистов в Первой Пунической войне втянули в конфликт не какие-то великие стратегические замыслы, а отсутствие политической воли к тому, чтобы его предотвратить{630}. Те, кто предсказывал, будто конфликт урегулируется мирно и к обоюдному удовлетворению, ошибался. Не случайно Тимей предпочел закончить свое историческое повествование 264 годом — временем начала Первой Пунической войны. Он знал: Центральному Средиземноморью суждено кардинально измениться, и оно уже никогда не будет таким, как прежде{631}.

Глава 7.

ПЕРВАЯ ПУНИЧЕСКАЯ ВОЙНА

Карфаген правит морями

Былое могущество Карфагена померкло, но в одной сфере военного противостояния в Центральном Средиземноморье его превосходство оставалось, как и прежде, бесспорным. Сколько бы и какие бы корабли ни строили эллинские цари, в начале III века никто не сомневался в том, что Карфаген «правит морями». Прошло немало времени, прежде чем это хваленое господство на море подверглось серьезному испытанию. Кроме мелких стычек, сицилийские войны не продемонстрировали ничего существенного в плане морских сражений. Рим все еще был сухопутной державой, не имел собственного флота и не мог соперничать с Карфагеном в морской стихии. Рим, разгромив Пирра, считал себя почти во всем равным Карфагену. И только в противостоянии на море римляне не могли претендовать на паритет. Полибий в своей «Истории» охарактеризовал морское могущество Карфагена перед Первой Пунической войной как «неоспоримое»{632}. На протяжении всего IV века карфагеняне задавали тон в применении технологических инноваций. Они первыми построили квадрирему, более крупное и мощное военное судно, чем трирема, доминировавшая в морских сражениях предыдущие двести лет. По сути, началась гонка вооружений: средиземноморские державы состязались друг с другом, спуская на воду все более крупные корабли, иногда настолько гигантские, что они оказывались бесполезными в битве{633}.

вернуться

222

Harris 1979, 9–53. Rich (1993, 38–68) рекомендует не преувеличивать роль фактора воинственности римлян в конфликтах этого периода. Eckstein (2006, 181–243) тоже подвергает сомнению предположение, будто в военном и дипломатическом отношении римляне проявляли больше агрессивности.

вернуться

223

Хотя и римский историк Ливий (Epitome 14; 21.10.8), и Сервий, исследователь Вергилия (Аеп. 4.628), упоминают договор, Полибий (3.26) отрицает его существование.

48
{"b":"240644","o":1}