Нельзя не заметить связь нового храма Венеры Эрицинской, построенного на Капитолии в 215 году, с троянским царем Энеем, изображавшимся в римской мифологии сыном Венеры и признававшимся в тот период предком Ромула и Рема. Считалось, что Эней женился на дочери Латина, властелина Лация, и после его смерти правил латинами и троянскими переселенцами. Ко времени Второй Пунической войны эта легенда стала главным аргументом в легализации господства римлян в Италии, поскольку она устанавливала корни этого доминирования на основе общепринятой трактовки мифов прошлого^{934}. Для римлян в 217 году был важен не столько культ Венеры, сколько культ Венеры Эрицинской. Он появился сравнительно недавно, после отвоевания у карфагенян сицилийского Эрикса в 248 году^{935}. Хотя внешнюю часть города вскоре отвоевал Гамилькар Барка, отец Ганнибала, римляне отбили несколько приступов и удержали цитадель со святилищем^{936}. Культ Венеры Эрицинской служил важным идеологическим средством, символизировавшим борьбу против карфагенян, прежде всего Баркидов; особую значимость он приобрел для отпора нашествия армий Ганнибала^{937}.

В то же время Эрике с давних пор был священным пристанищем для пунической богини Астарты и греческой Афродиты^{938}. Назначение Венеры божественной покровительницей города вместо Афродиты/Астарты отражало стремление не только «романизировать» культ, но и интегрировать Сицилию в мифологию основания Рима, связанную с Энеем. Благоприятствовало этому процессу то, что местные элимцы тоже претендовали на троянское происхождение, а их город Сегеста (как мы уже видели) в свое время взывал к Риму о помощи на основании их общей генеалогической истории. Многозначный культ Венеры Эрицинской римляне могли использовать и для консолидации борьбы против карфагенян, и для инкорпорирования спорного острова Сицилия в римское видение истории. Эрике и его богиня вызвали такое же идеологическое соперничество между государствами, как и триумвират Геркулеса — Геракла — Мелькарта[314].

Плутарх, биограф Фабия, изобразил деятельность диктатора — полководца на этом фронте как проистекавшую не из суеверия, а из чисто прагматических побуждений: «Итак, устремив помышления к богам, Фабий внушил веру в будущее, сам же всецело полагался на себя одного в твердой надежде, что бог дарует успех лишь доблести и благоразумию»^{939}. Однако нет никаких сомнений в том, что обострение религиозных чувств вызывалось возросшей озабоченностью римлян тем, что боги от них отвернулись[315]. Все выглядело так, будто Ганнибал применил против римлян их же самое испытанное психологическое оружие — evocatio, ритуал, посредством которого они переманивали на свою сторону богов неприятеля.

Позднее Ливий так описывал психологический ущерб, нанесенный Ганнибалом римлянам:

Когда сенат попытался принять меры и изгнать с Форума шарлатанов, чуть было не поднялся бунт^{942}.

Горестным положением можно объяснить и ту готовность, с которой римляне согласились исполнить третий совет жрецов и принять обет «священной весны»^{943}. Не случайно его предписали децемвиры. Это был один из древнейших, массовых и истинно национальных ритуалов в римской религии.

В следующем, 216 году римляне, намереваясь нанести поражение Ганнибалу, подготовили армию численностью 87 000 воинов, тогда как у карфагенян было не более 50 000^{944}. Однако эффективность этой внушительной рати подорвало избрание двух консулов — Гая Теренция Варрона и Луция Эмилия Павла, имевших совершенно разные мнения в отношении того, как надо воевать с Ганнибалом. Если Павел предпочитал следовать тактике Фабия, блокировать войска Ганнибала и морить их голодом, то Варрон настаивал на открытом сражении. Мало того, консулы командовали войсками поочередно^{945}.

В конце июля римляне, преследуя карфагенян, подошли к апулийскому городку Канны и расположились лагерем в шестнадцати километрах от него. 1 августа Ганнибал после серии стычек форсировал реку Ауфид, разбил лагерь и предложил римлянам битву. Павел, командовавший в этот день войском, отказался принять вызов, к большому неудовольствию коллеги^{946}. Назавтра войсками командовал Гай Теренций. Римляне сразу же покинули главную стоянку на северном берегу, перешли на другой берег и выстроились в боевой порядок, лицом к югу. Консулы предыдущего года Сервилий Гемин и Атилий Регул (заменивший погибшего Фламиния) командовали тяжелой пехотой в центре, Павел возглавил правый фланг, где встали два легиона пехоты и конница. Варрон предводительствовал левым флангом, у него было 20 000 пехотинцев и немного кавалерии.

Ганнибал внимательно изучил боевое построение римлян. Он значительно уступал в численности тяжелой пехоты и потому особое внимание обратил на центр римского построения, где пехота стояла тесно сомкнутыми рядами, затруднявшими маневрирование. Ганнибал тогда решил выстроить свои войска в совершенно ином боевом порядке, в тактическом отношении нестандартном, но удачном. В центр он поставил кельтских и испанских пехотинцев, расположив их в разбивку, а по краям каждой линии — элитных тяжеловооруженных ливийских солдат. Сознательно ослабленным центром Ганнибал командовал сам вместе с братом Магоном. На правом и левом флангах он выстроил кавалерию под началом племянника Ганнона и Гасдрубала^{947}.

Римлянам солнце слепило глаза, и вдобавок в их же сторону ветер нес тучи пыли. Когда битва началась, они, как и рассчитывал Ганнибал, потеснили испанцев и кельтов и вырвались вперед, заполнив вакуум в карфагенском центре: