Такого рода беспечность проявлялась во всей кампании, и не раз случалось, что Ганнон, побеждая, терпел поражение. Матос же очень быстро стал опасным противником. Он разделил свою армию на небольшие мобильные отряды, намереваясь отрезать карфагенян от путей снабжения и союзников. Осадив Утику и Гиппакриты, два крупнейших города региона, мятежники завладели и перешейком полуострова, на котором располагался Карфаген, заблокировав его со стороны материка и фактически тоже подвергнув осаде. Хотя карфагеняне еще не решили избавиться от бестолкового Ганнона, они поставили Гамилькара Барку во главе небольшой армии, состоявшей из 10 000 воинов и 70 слонов: она должна была дать отпор мятежникам{707}.
Гамилькар начал кампанию неплохо. Он смог преодолеть блокаду мятежников, проникнув из города под покровом ночи и незаметно переправившись через реку Меджерда. Затем ему удалось захватить мост, хотя противник и располагал превосходящими силами. Он добился победы, применив тактику, которую с успехом использовал впоследствии его знаменитый сын Ганнибал. Сымитировав отступление, Гамилькар заставил противника беспорядочно его преследовать, а когда боевой порядок мятежников расстроился, развернул свое войско и нанес им концентрированный и сокрушающий удар{708}.
Мятежники потеряли убитыми и пленными более 8000 человек. Однако за этим ободряющим успехом чуть было не случилась катастрофа из-за чересчур порывистой натуры Гамилькара. Мятежники, зная, что им не выстоять против карфагенской конницы и слонов в открытом сражении, прибегли к партизанской тактике своего прежнего полководца. Они совершали набеги на армию Гамилькара из предгорий, затрудняя передвижение. Им все-таки удалось окружить карфагенян, когда те расположились лагерем на горном плато. Карфагенянам грозило полное уничтожение, если бы не неожиданный поворот судьбы, который не могла предвидеть ни одна из сторон. Наконец-то дали свой результат дерзкие, блистательные, хотя и бесплодные сицилийские рейды Гамилькара. Во вражеском стане, уже приготовившемся к бойне, оказался нумидийский вождь Навара, восторгавшийся карфагенским полководцем{709}. Он перешел на сторону карфагенян, приведя с собой 2000 нумидийских всадников и обеспечив Гамилькару победу{710}.
Тогда-то война карфагенян со своими мятежными войсками и превратилась в бесславный обмен злодеяниями. Странным образом бессмысленное человекоубийство спровоцировал акт милосердия. Одержав неожиданную победу, Гамилькар предложил плененным мятежникам, а их было четыре тысячи, примкнуть к его армии. Тех же, кто отказывался принять предложение, он отпускал на волю и разрешал вернуться домой. Его инициатива явно была рассчитана на то, чтобы разрушить хрупкую коалицию наемников и ливийцев[246]. Если повстанцы поймут, что будут помилованы, то может начаться массовое дезертирство.
Спендий, Матос и другие вожаки повстанцев, сознавая, что их амнистии не удостоят, попытались сделать все для того, чтобы войска сохранили им верность. Увещеваниями и принуждениями они добились, чтобы на общей сходке было решено казнить Гискона и других карфагенских пленников. Дабы устранить любые возможности для примирения с карфагенянами, пленников пытали и умертвили самыми зверскими методами. Им отсекли руки, сломали ноги, их кастрировали. Когда они все еще дышали, их свалили в большую яму и сожгли заживо[247]. Потом вожаки заявили, что такая мучительная смерть ожидает всех карфагенян, захваченных в плен. Теперь о каких-либо компромиссах не могло быть и речи{711}.
Злодейство дало ожидаемый результат. Гамилькар ответил умерщвлением всех своих пленников. Теперь и мятежники не могли надеяться на милосердие карфагенян. Им оставалось только сражаться и стоять насмерть. Конечно, нет никаких причин думать, что к Гамилькару переметнулось бы много мятежников, так как ситуация на войне складывалась в их пользу, а на карфагенян обрушивалась одна беда за другой. Во время шторма затонуло несколько кораблей, доставлявших жизненно необходимые грузы, а из Сардинии, которой карфагеняне владели более трех столетий, поступили печальные известия о восстании против них. Мало того, на Карфаген ополчились пунические союзники: горожане Гиппакрит и Утики, истребив карфагенские гарнизоны, перешли на сторону мятежников.
Усугубляли ситуацию и распри между Гамилькаром и Ганноном: мнения политических соперников не совпадали и относительно военной стратегии. Помощь Карфагену в тяжелую минуту оказали вдруг сиракузцы, бывшие враги. Они согласились обеспечивать его провиантом и предметами первой необходимости{712}. Полибий усматривает в этом решении Сиракуз обыкновенный политический прагматизм: для Гиерона выход Карфагена из сложившейся системы баланса сил в Центральном Средиземноморье мог поставить под сомнение статус тирана как ключевого стратегического союзника римлян (а заодно и его независимость).
Реакцию римлян понять труднее. В продолжение всего восстания они не проявляли желания употребить в свою пользу трудности Карфагена, которые потенциально могли привести к тому, что он перестал бы считаться региональной державой. Предложение граждан Утики перейти в подчинение Риму они отвергли. Мало того, римляне запретили италийским купцам торговать с мятежниками, хотя разрешили им поставлять товары Карфагену, а карфагенянам дозволили набирать наемников в Италии{713}. И все это делалось, несмотря на недавнюю напряженность в отношениях между государствами. Рим направил в Северную Африку посольство, чтобы выразить протест карфагенским правителям, арестовавшим около 500 италийских купцов, доставивших какие-то товары мятежникам. Конфликт разрешился полюбовно, и Рим великодушно освободил карфагенских пленников, захваченных во время сицилийских кампаний. Выдав без выкупа ни много ни мало, а 2743 закаленных в боях воина, римляне совершили нежданное благодеяние и фактически помогли карфагенянам в войне{714}.[248]
Причины такого великодушия, очевидно, кроются в слабости самого Рима. Высказывались суждения, будто после затянувшегося, изнурительного конфликта римляне уже не могли позволить себе развязать очередную войну. Хотя траты в Первой Пунической войне большей частью покрывались сиракузскими и италийскими союзниками, противоборство, как отмечает Полибий, финансово истощило и Рим, а не только Карфаген{715}. Римляне наверняка даже не рассматривали возможность подвергнуть Карфаген новому испытанию. Им хватало забот на Сицилии, экономика которой после двух десятилетий почти непрерывных военных столкновений была почти разрушена. Римлянам требовались ресурсы и время для того, чтобы политически утвердиться на острове. Маловероятно также, чтобы Рим устраивала репутация государства, поддерживающего мятежи наемников{716}.
Поддержка извне кардинально все изменила. Повстанцы теперь испытывали трудности со снабжением, и им пришлось снять осаду Карфагена. Прежде они использовали средства, собранные ливийцами, и деньги, захваченные у карфагенян. Возможно, когда истощились запасы серебряных и золотых монет, мятежники и начали применять мышьяк для того, чтобы низкопробные медные деньги выглядели как серебро{717}. После консультаций с войсками карфагеняне назначали главнокомандующим одного Гамилькара. Это позволило повысить эффективность военных действий. Тотальная война не на жизнь, а на смерть продолжалась, плененных мятежников превращали в кровавое месиво слоны Гамилькара.
